Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)

Дни свои кроткая княгиня проводила за пяльцами, в благочестивых размышлениях, под монотонное бормотанье мальчиков, нарочно присылаемых князем читать ей Библию. Все это были его бастарды. Машинально проборматывая строки Писания, они буквально пожирали глазами юную матушку, чьи созревающие формы не могла скрыть никакая одежда. Аталия Алексеевна, однако, не обращала на молодых людей ровно никакого внимания, чем смущала острый ум и отравленное неверием сердце своего супруга, который проводил целые дни у секретных смотровых и слуховых отверстий для наблюдения за женою.

Князь Осорьин-Роща не верил юной супруге, ибо, как он утверждал, слишком знал женскую натуру, весьма подверженную зверю, потаенному в человеках. Князь боялся лишать ее девственности, ибо это означало бы открыть врата райские для других и адовы – для себя: ключарь был стар. И потому во что бы то ни стало положил он сохранить супругу девственной.

Мечта эта овладела старцем, проведшим юные годы и зрелость в блуде необычайнейшем и проводившим вечер своей жизни окруженным развращенными и погубленными им женщинами и мужчинами. Бескрайнее ложе в его опочивальне каждую ночь делили с ним пятнадцатилетние девочки-рабыни, мочившиеся под себя из страха пред его руками, и пятнадцатилетние мальчики, под утро таки добиравшиеся, на потеху барину, до жидкой девичьей плоти. Иногда в этих игрищах участвовали и мрачноватые гайдуки, что придавало пасторальному действу привкус жестокости и крови. Тех же, кто не выдерживал этого испытания, заключали в высокие стеклянные сосуды, наполненные едким желтым спиртом, и выставляли за китайские ширмы тут же, в спальне. И если князь вдруг оказывался во власти черной меланхолии, он приказывал засветить в «кунсткамере» разноцветные фонарики и часами бродил между стеклянными сосудами, напоминавшими храмовые колонны, бродил, молча взирая на эти фигуры с чуть приподнятыми, как бы оттопыренными задницами, безвольно висящими ногами и искусно раздвинутыми в улыбке губами, взирая на мертвецов, плывших в жгучей влаге вечности под мерный бой часов, доносившийся из темной глубины дома…

Ничего этого Аталия Алексеевна, разумеется, знать не могла. Со временем она все глубже погружалась в пьянительные библейские воды, все чаще воображала себя Христовой невестой, чьи губы и плечи, все более мешающие груди и вызревающие в чистоте бедра, чьи сновидения, страхи и надежды превращались в роскошный букет на ночном алтаре Жениха.

Чаще всего князь-супруг присылал к ней самого нелюдимого из своих незаконных сыновей, с императрицына соизволенья получившего имя Сорьин. Этот юноша чурался утех отцовского дома, со страстью предавался лишь наукам и не скрывал неудовольствия, когда отец в очередной раз приказывал «почитать матушке». Но именно в его присутствии изящный итальянский табурет под юной княгиней превращался в раскаленную сковородку, в то время как Сорьин, думая о чем-то своем, равнодушно бормотал сквозь зубы: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими, волоса твои, как стадо коз, сходящее с горы Галаадской…»

Месяцами длилась эта пытка, усугублявшаяся сновидениями.

Вот таким же равнодушным тоном и поведал он ей однажды о замысле, созревшем в угрюмом мозгу ее супруга. Перебрав все возможности сбережения княгининого целомудрия, князь решил обратиться к помощи искусного английского хирурга Джошуа Морлея, который письмом сообщил о готовности осуществить уникальную операцию, преследующую цель вывести мочепроводящую жилу в задний проход и сделать женское место навсегда неприступным, как бы несуществующим.

– Как у лягушки, – уточнил Сорьин голосом человека, у которого болят зубы.

Княгиня посмотрела на него в упор – так, что у него и впрямь заболели зубы, и невинным голосом осведомилась, ткнув пальчиком в лежавшую перед Сорьиным книгу:

– Что же дальше?

Юноша воззрился на нее с изумлением и едва нашелся прошептать: «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами».

Она кивнула и, глядя все так же в упор, задумчиво проговорила: «Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других… я вам верю».

Приличной улыбкой и согласным молчанием ответила она на известие о приезде в имение знатного английского ученого Джошуа Морлея. В первый же вечер он подверг ее тщательнейшему осмотру и остался вполне удовлетворен увиденным.

Когда на следующий день князь Осорьин-Роща и доктор Морлей без доклада, по-деревенски, явились в ее покои, княгиня сидела за пяльцами. Она обвела вошедших внимательным и спокойным взглядом. От нее не укрылось, что гайдуки за князевой спиной прячут что-то в рукавах.

– Доктору угодно осмотреть тебя еще раз, – сказал князь. – Изволь, душа моя.

– Ваша? – княгиня вскинула брови. – Тогда прощайте!

И, выхватив из-под себя два огромных уродливых пистолета, выстрелила мужу в сердце.

С этого выстрела и началась другая жизнь княгини Осорьиной-Рощи.

Едва окружающие пришли в себя, как она приказала поместить тело мужа в стеклянный сосуд с едким желтым спиртом и выставить в «кунсткамере», а доктора Морлея посадить на цепь в одном из потайных покоев.

Тем же вечером она призвала Сорьина в мужнину опочивальню.

Китайские ширмы были свернуты, разноцветные фонарики возжены. Молодой человек пришел в ужас от необыкновенного зрелища: на краю постели сидела прекрасная обнаженная женщина, чьи чресла были схвачены сталью; вокруг высились стеклянные сосуды, ближайший заключал в себе князя Осорьина-Рощу – со вздернутой задницей, безвольно висящими волосатыми ногами и искусно сделанной улыбкой на устах; в груди его зияла двойная рана.

– Отоприте! – велела княгиня, протягивая юноше ключ.

Наутро она велела ему немедленно покинуть дом.

– Уедем! – воскликнул он, припав к ее коленям. – Уедем в Европу… в Париж! Там будет царство нашей свободы!

– Париж… – задумчиво повторила княгиня. – Это далеко от России?

– К счастью!

– Но тогда как же там может быть царство нашей свободы?

И как ни умолял он ее о снисхождении, княгиня осталась непреклонной. Глядя на икону с изображением Спасителя и загадочно улыбаясь, она проговорила:

– Мы никогда не расстанемся и никогда не забудем друг друга. Возьмите, – она протянула ему ключ. – Но для этого вы должны уехать.

Гайдуки усадили безутешного Сорьина верхом и хлестнули коня…

А когда они вернулись, хозяйка отдала приказание, поразившее их точно громом, – однако ослушаться не осмелился никто.

И спустя час в барскую опочивальню потянулись мужчины, сколько их ни было в имении, и всем – и хромому сапожнику, и палачу с лицом из сырого мяса, всем, всем – отдалась прекрасная княгиня на ложе в «кунсткамере». Пред тем каждому выдавалась чара крепкого вина, и иные подходили к ложу в другой раз, чтобы уже с дерзостью овладеть этим телом и дыша перегаром, выкрикнуть непристойность в коралловое ушко. Хребет ей стерли в кровь. Невзирая на то что дважды в сутки она прерывалась на еду и краткий сон, Аталия Алексеевна исхудала до кости и под конец пятых суток несколько раз впадала в обморочное состояние, так что лекарю пришлось остановить происходящее своею властью.