Вера Колочкова - Дети Афродиты

Начала одеваться, не попадая ногами в джинсы, руками в рубашку. И почему-то смешно ей было над своей неуклюжестью. Нет, она точно сошла с ума…

Потом еще долго надевала кроссовки, мотыляясь в прихожей от стены к стене. И тоже это ее ужасно смешило. Наконец, открыла дверь, неуклюже запрыгала вниз по лестничным ступеням.

Иван уже ждал ее у подъезда. Когда выехали со двора, спросил деловито:

– А Каменское – это где, Оль?

– Это село такое в Егорьевском районе. Давай до Егорьевска доедем, а там я тебе покажу.

– А что там, в Каменском?

– Там… Там монастырь…

– А зачем тебе в монастырь?

– Там моя мама, Вань… Мама! Там моя мама, Ваня, слышишь?! Мама, мама, мама!

Выдохнула на крике воздух и… расплакалась. Как это оказалось просто – взять и расплакаться. И слезы по щекам бегут настоящие, горячие, живые. И ничего, что рыдания изнутри выходят неправильные, смешные какие-то, просто у нее еще опыта нет – правильно плакать… Уж как получается.

Иван остановил машину, развернулся к ней, с силой прижал к себе. Оглаживал теплой рукой по плечам, по голове, приговаривал тихо:

– Ну, все, все успокойся… Вот и хорошо, что мама нашлась… Лучше поздно, чем никогда, Оленька… Все хорошо, Оленька, успокойся…

– Я… Я вчера там была, Вань! Мы все вместе были, и Генка с Ксюхой!

– М-м-м… Генка это брат, я помню. А Ксюха?..

– Это моя сестра, Вань. Я же тебе рассказывала.

– Да, ты мне рассказывала. Тихо, Оль, тихо…

– Погоди, я тебе сейчас все расскажу! Мы ведь вчера ее предали, Вань. Она говорит – не надо, не прощайте меня, а мы… Мы встали и уехали… А она… Она такая жалкая, Вань! Больная вся! Несчастная! Ее все по жизни куда-то гонят, гонят… И мы тоже… И Генка, и я, и Ксюха вчера… Давай ее к себе возьмем, а, Вань? Пусть она с нами живет, ладно? Я ее буду лечить… В больницу ее положу… Я… Я ее отлюблю за все годы скитаний! Она ведь и не жила вовсе! Ну, пожалуйста, Вань, чего ты молчи-и-и-и-шь…

– Оленька, что ты, да ради бога… Конечно, как скажешь… – И, замерев на секунду, проговорил осторожно: – Только ты меня прости, пожалуйста, ладно? Совсем – прости…

– Ой, да конечно, о чем ты! – оторвавшись от плеча Ивана, глянула ему в глаза удивленно, будто Иван не о прощении просил, а сморозил какую-то глупость. – Конечно, прощаю! Я теперь это умею, Вань. Мне теперь ничего, ничего не страшно! Я все, все умею! И прощать, и любить, и плакать! Если б ты знал, какое это счастье…

– Господи, Олька… Как же я люблю тебя, несчастье ты мое… Я думал, умру…

Наверное, они никогда так не целовались, даже в лучшие свои времена. Яростно, взахлеб. Как в последний раз. А может, в первый…

Наконец, Ольга сделала над собой усилие, вырвалась из его рук, жадно втянула в себя воздух, прошептала на выдохе:

– Ой, поехали, Вань… Поехали скорее… Я не буду тебе мешать, а ты гони на всей скорости, ладно?

– Хорошо. Как скажешь. А ты подремли пока…

Она и впрямь ненадолго задремала – сказалась тяжелая ночь. Изредка открывала глаза, глядела сонно в ветровое стекло. На небе разливалась розовая заря, первые лучи солнца по-хозяйски ощупывали горизонт. День обещал быть ярким и солнечным… Нет, невозможно дремать, когда внутри разливается вместе с зарей такое счастье! И засмеялась тихо-тихо, будто сама с собой…

– Не спишь? – спросил Иван, не отрывая взгляда от дороги.

– Нет… Не могу спать. Я вот что еще подумала, Вань… Надо потом Ксюху в медицинский институт протолкнуть. Сразу, как она училище закончит. Ну что это за профессия – медсестра? Надо будет репетиторов нанять… А пока она в институте учится, у нас поживет… А там посмотрим… Ты чего молчишь, Вань? Согласен?

– Конечно, согласен. Только придется ведь квартиру менять, в нашей мы все не поместимся… Надо новую покупать, большую.

– Значит, купим! В долги залезем! Я Маркушу тряхну на предмет беспроцентной ссуды!

– Да ну его, твоего Маркушу… Лучше ипотеку оформить, мне повышение на службе обещали, оклад приличный…

Так они спорили остаток пути, пока не свернули с трассы на проселочную дорогу в Каменское. И тут ее охватило страшное нетерпение. Правда, примешивалось к этому нетерпению еще и другое ощущение, похожее на легкую сердечную боль. Или на тревожное беспокойство…

У ворот приюта стояла машина. Генкина. Ольга лишь усмехнулась грустно – да, по-другому и быть не могло… Наверняка Генка тоже провел бессонную ночь. Отошел от шока, под утро сел за руль и помчался. Надо же, раньше ее успел… О, а в машине-то еще и Маришка! Скукожилась на заднем сиденье, ручки под голову сложила, спит… Ладно, пусть спит.

А вот и Генка показался из ворот приюта… Ольга обернулась к Ивану, проговорила торопливо:

– Ты посиди пока, Вань, мы с Генкой поговорим…

И выскочила из машины, пошла ему навстречу, улыбаясь. Генка глянул на нее странно, встал на пути.

– Ты не ходи пока туда, Оль, не надо. Мама умерла, Оль, не ходи туда.

– Как?! Как это – умерла? Ты что?!

Улыбка застыла на Ольгиных губах, будто она о ней забыла. И мышцы лица онемели, и вопросы получились какие-то не эмоциональные, прошелестели сухо:

– Ты что говоришь такое? Как это, Ген?

– Да вот так. Мне сейчас эта женщина рассказала, полная такая… Забыл, как ее зовут…

– Валентина, – услужливо подсказала Ольга, будто эта подсказка могла повернуть вспять наплывающую на нее черным облаком горестную новость. Даже на всякий случай повторила отчаянно громко: – Ее зовут Валентина, Генка!

– Да, Валентина. Я понял, Оль, не кричи. Так вот, значит… Мы вчера уехали, а мама легла и умерла. Эта самая Валентина к ней зашла поздно вечером за какой-то надобностью… Говорит, не поняла сначала. Лежит, говорит, ручки на груди сложила, улыбается… Молодая, говорит, красивая… Я и сам сейчас видел, Оль. Она и впрямь такая. Лицо светлое, счастливое. Не ходи туда пока, Оль. Привыкни к мысли. Потом, позже. Потом вместе пойдем… Сама увидишь…

Ольга слушала его и не слышала. Потом, наконец, всхлипнула на вдохе, закрыла лицо руками. Генка притянул ее к себе, прижал изо всех сил. И заговорил торопливо, поглаживая Ольгин затылок:

– Тихо, Оль, тихо! Нет, чего я… Чего тихо-то? Ты поплачь, конечно. Да, тебе надо поплакать. Обязательно надо. Поплачь, Оль, поплачь…

Ольга вдруг с силой высвободила голову из его ладоней, подняла мокрое лицо:

– Надо ведь ее похоронить, Ген…

– Валентина сказала, они сами ее похоронят. А еще сказала, что ее здесь все любили… И что она сама этот приют организовала. Для таких же несчастных, как она…

– Нет, мы сами должны ее похоронить. Сами! Как ты не понимаешь-то, Генка? Сами!

– Да, Оль, да… Конечно, сами. Ты бы еще поплакала, Оль, тебя трясет всю! И зубы стучат!

Генка снова прижал ее голову к груди, хотел еще что-то сказать, но не успел. На пятачок перед воротами ворвалась чья-то машина, взвизгнула тормозами. Из машины выскочила Ксюха, пошла к ним быстро, тараторя на ходу виноватым голоском: