Эрин Маккэн - Любовь и другие иностранные слова

Кейт сейчас такая, какая она бывает на работе: уверенная в себе, приветливая, жизнерадостная. Она танцует тот же танец, который я так часто наблюдала у Росса и Мэгги, у мамы и папы. Только сейчас у нее много партнеров по танцу. Очень много. Она танцует с каждым, кто пришел на праздник, словно это ее личный бал, первый бал девушки, появившейся в свете.

Она танцует со всеми, кроме меня. И каждый из ее партнеров вернется домой с чувством, что ослепительная королева вечера одарила его своим особым вниманием.

Я не могу отделаться от мысли, что это все происходит не только благодаря взглядам, которыми она обменивается с Джоффом, – словно они поддерживают какую-то безмолвную, счастливую и очень интимную связь. Но еще и благодаря тому, что таким взглядом он не смотрит больше ни на кого. До сегодняшнего вечера я не замечала, что Джофф – единственный мужчина, который не пожирает Мэгги глазами.

Он не смотрит ни на кого, кроме Кейт. И взгляд его говорит: «Ты для меня единственная и особенная, и я один вижу в тебе это». Неудивительно, что она его любит.

И я смиряюсь с тем, что прежде было для меня непостижимо: Кейт и Джофф действительно говорят на особом языке. На таком, которого я сама не знаю.

Джофф дважды ловит мой взгляд на себе – на них обоих. И оба раза он подмигивает мне. Во второй раз мне становится сложно глотать: такой огромный ком вырос у меня в горле. Я ухожу на кухню и пытаюсь развеяться, приманивая Моузеса креветкой.

Но потом, уже к концу вечеринки, в комнату врывается Софи. Моузес в испуге бросается прочь, и у меня появляется куда более существенный повод отвлечься от своих мыслей.

– Джози, – всхлипывает она и бросается в мои объятья. – Мы с Джошем расстались.

В субботу вечером Джен останавливается у моего дома и сигналит. Я забираюсь к ней в машину, и она говорит:

– Вот прямо так, посреди танца. Ну, то есть не то чтобы в центре зала, но, понимаешь, в разгар вечера.

– В хронологическом смысле, – помогаю я, пока даже не зная, о чем она говорит.

– Ага. В смысле времени. Ну то есть вечер идет, идет, и тут вдруг! Не то чтобы скандал, но я стояла рядом с Софи, и мне было видно, что она погрустнела.

Джен делится со мной показаниями очевидца о расставании Софи и Джоша.

– …Джози, ты вообще слушаешь меня?

– Да, – говорю я. – Ага. Продолжай.

Джен продолжает, но я не слушаю. Я пытаюсь, но это очень сложно. Слова Джен переплетаются в моей голове с воспоминаниями о вчерашних разговорах (тех, что я слышала, потому что сама я почти не говорила), и я уже не помню, что говорили на приеме у Кейт, а что на школьном балу. Мэдисон стоит рядом с Джен на балу, а Софи ссорится с Джошем у тети Пэт в гостиной.

Мы заезжаем за Эмми. Она садится на заднее сиденье и сразу же говорит:

– Только не злитесь, но я рада, что Джош и Софи расстались.

– Я не злюсь, – отвечаю я, но на самом деле мои мысли сейчас далеко. Я не хочу никуда ехать. И уж тем более в Истон, на этот Большой Базар Южного Огайо, где мы, паломники субботнего вечера, можем купить что угодно, от шлепанцев до бриллиантового ожерелья, подкрепиться хоть попкорном, хоть суши и прошляться, разговаривая, всю ночь напролет.

Сегодня мои уши особенно чутки: последствия вчерашнего вечера, когда я услышала столько разных языков, отличных от моего родного. Не успела Джен припарковаться, а я уже устала переводить. Я выжимаю из себя улыбку. Выжимаю из себя вялые шутки. Я через силу притворяюсь, что через пару секунд не убегу с воплями куда-нибудь, где царит полная тишина. Но когда Джен спрашивает меня, все ли в порядке, я не могу ответить ей ни на каком языке, кроме джозийского.

– На самом деле мне тут не очень, и мне больше всего хочется пойти домой.

Джен тут же переводит это на дженский и спрашивает:

– Почему? Ты злишься на меня, да? Потому что я говорила про Софи и Джоша?

– Она злится на меня , – возражает Эмми с презрением. – Потому что я радуюсь из-за Джоша.

– Ни на кого я не злюсь.

– Злится, – обращается Эмми к Джен.

– Ну да, я не в восторге, что вы говорите обо мне в третьем лице, будто меня тут нет.

Эмми поворачивается к Джен:

– Вот видишь! Злится.

– Я не злюсь.

– Джози, не злись, – Джен берет меня под руку и прижимает к себе. – Может, ты просто хочешь есть? Пойдем сначала поедим.

И вот мы протискиваемся сквозь толпу незнакомцев и пихаемся локтями. И, знаете, я и правда испытываю какую-то примитивную радость, глотая крендель и запивая его газировкой. Но радость эта вызвана тем, что, пока я жую и глотаю, мне не приходится говорить.

Мы проводим здесь несколько часов, и за это время мне начинает казаться, что я смотрю на мир через вогнутые линзы бинокля. Предметы не увеличиваются, а, наоборот, кажутся меньше и дальше; изображение замылено и пропорции искажены. А может, это не с миром беда, а со мной.

Под конец вечера я уверяю Джен, что не злюсь на нее. Я уже вышла из ее машины и иду к дому, когда она перегибается через сиденье и спрашивает:

– Значит, это из-за Эмми? Ты на нее злишься?

– Да, – отвечаю я, и Джен улыбается.

– Ну, хорошо. Я рада, что не на меня.

– Не на тебя.

Я злюсь на себя. Правда.

Поднявшись в комнату, я кладу сумочку на комод и валюсь на кровать. Пышные подушки и тишина действуют на меня, как роскошная пенная ванна. Я так устала жить в чужой стране среди многочисленных дружественных племен. Даже свадьба Кейт приносит с собой все новые и новые языки и сообщества, к которым мне надо подлаживаться, уж как получается. Все эти попытки переделать себя, переключаться с одного языка на другой, с одной культуры или субкультуры на следующую, физически, умственно, становиться то женщиной, то девочкой, обниматься и кивать, ходить на выпускные и на свадьбы – все это не только выматывает, но, кажется, порой и просто поглощает меня полностью. Школа, Кэп, дом, Истон, Софи, Стью, балы, выпускной, родители, команда по бегу, команда по волейболу, Кейт, Джофф, младшекурсники, старшекурсники, подружки невесты, Итан.

Да, мой проект по языковой вариативности был легче легкого, но он же доказал мне то, что я так долго пыталась отрицать. Так вот где спряталась та колючая нитка, что донимала меня в последнее время.

Я знаю много разных языков, и новые тоже даются мне без особых усилий. Но, каким бы полиглотом я ни была, если я не говорю на джозийском, то все равно мне приходится притворяться. Мы все притворяемся, когда взаимодействуем вне рамок родной культуры. Это неизбежно: нельзя до конца быть собой, разговаривая на иностранном языке.

Попадая в чужую среду, ты становишься посетителем, гостем. Иногда очень желанным, и тебя даже приветствуют визгами и поцелуями. Но ты все равно чужак. Потому что стоит тебе заговорить на своем языке, и ты перестаешь быть частью общины. И тогда, сколько бы вокруг ни было людей, ты остаешься один.