Кэтрин Уэбб - Полузабытая песня любви

– А как насчет портретов Чарльза Обри? Ведь ты же наверняка сможешь их продать? Купи вместо них новые картины, приведи свое дело в движение, разверни кипучую деятельность… – посоветовал Йэн.

– Я мог бы… мог бы продать две из них с аукциона, – предположил Зак и подумал: «Но только не „Делфину“». – Однако если они уйдут с молотка… Все будет кончено. С ними исчезнет душа галереи. Кто знает, когда я смогу позволить себе купить еще какие-то его работы? Ведь считается, что я специализируюсь на Обри. Я же эксперт по Обри, не забывай.

– Да, но без этого не обойтись, Зак. Бизнес есть бизнес. Постарайся не принимать это так близко к сердцу.

Йэн был прав, но Зак все равно принимал это близко к сердцу. Возможно, чересчур близко. Он знал Чарльза Обри в течение долгого времени, с тех пор как был маленьким мальчиком. Во время визитов к родителям отца, в атмосфере неестественной тишины и натянутости, царящей в продолжение всей встречи, Зак обязательно проводил какое-то время, стоя рядом с бабушкой, которая пристально смотрела на репродукцию, висевшую у нее в гардеробной. Она говорила, что пейзаж по праву мог бы занять достойное место в гостиной, но дедушка его не одобряет. Когда маленький Зак спрашивал почему, то получал следующий ответ: «Я была одной из женщин Обри». При этих словах в глазах бабушки всегда загорались искорки и на морщинистых губах появлялась довольная улыбка. Однажды отец услышал, как она это говорит, и сделал матери замечание. «Не забивай голову мальчика чепухой», – попросил он. Когда они снова оказались в гостиной, отец Зака посмотрел на деда, а тот отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Это был один из тех напряженных, драматичных моментов, значения которых Зак в то время не понимал. Но подобные ситуации заставляли его испытывать страх – отчасти перед посещениями бабушки с дедушкой, отчасти перед приступами дурного настроения отца, которым он подвергался в последующие несколько дней.

На репродукции с картины Обри, висевшей в гардеробной у бабушки, были изображены скалистые утесы и бурлящее у их подножия серебристое море. Утесы покрывала трепещущая на ветру длинная трава. По тропинке, ведущей на вершину отвесной скалы, шла женщина: одной рукой она придерживала шляпку, а другой будто балансировала, словно пыталась удержать равновесие. Картина имела импрессионистический характер, движения кисти были быстрыми, импульсивными, и сценка получилась очень живой. Глядя на нее, Зак ждал, что вот-вот услышит крики чаек и ощутит на лице соленые брызги. Можно было почувствовать запах мокрых камней, различить свист ветра в ушах. «Это я», – не раз с гордостью говорила ему бабушка. Когда она смотрела на эту картину, становилось понятно, что бабушка смотрит в прошлое. Она переставала замечать окружающее, уплывая в отдаленные времена. И все-таки Зак всегда считал, что в картине есть что-то тревожное. Возможно, причиной этому была беззащитная фигурка на вершине утеса. Женщина шла одна, отставив руку, чтобы не упасть, словно ветер дул не с моря, а со стороны берега, угрожая столкнуть свою добычу вниз, в бурные волны. Когда Зак смотрел на картину долго, у него появлялась дрожь в коленях, как если бы он стоял на верхней перекладине приставной лестницы.

Тем утром она и вправду ощущала головокружение. Ноги слегка не слушались. Сила нового чувства, охватившего ее, заставляла все окружающее казаться шатким и ненастоящим. Путь вдоль холмов по направлению к дому, в котором жил Обри, был немногим больше мили, и с каждым шагом ее сердце билось быстрей и сильней. Она не видела, что он стоит впереди и торопливо пишет что-то маслом. Она помедлила на вершине утеса, закончив долгий подъем. Ветер, казалось, дул прямо в легкие, еще немного – и она воспарит, как бумажный змей, легко и свободно. Но мысль о близости любимого, предвкушение встречи с ним, все это придавало ей сил и удерживало на земле. Позже он показал картину, и ее охватила дрожь при мысли, что он наблюдал за ней, пока она этого не замечала… Когда она увидела себя, свою фигуру, написанную пластично и красочно, то почувствовала, как что-то защемило внутри.

Когда дед умер, бабушка, немощная и напуганная, согласилась переехать в одну из квартир, предназначенных для проживания пожилых людей и где за ними обеспечивался уход. К тому времени репродукция сильно выцвела, ее отправили в контейнер для крупногабаритного мусора вместе с множеством других принадлежавших ей вещей, которые стали слишком старыми, потертыми или поношенными, чтобы ими мог воспользоваться еще кто-нибудь. «Как бы там ни было, она чересчур большая, чтобы повесить ее в твоей новой квартире», – сказал отец Зака сердито. До самого переезда бабушка все время глядела из окна гостиной на контейнер с мусором – она глядела на него до последнего момента. Оригинальное полотно висело в галерее Тейт [10] Галерея Тейт – художественный музей в Лондоне, самое крупное в мире собрание британского искусства с 1500 г. до наших дней. Была основана промышленником сэром Генри Тейтом. , и Зак приходил посмотреть на него всякий раз, когда приезжал в Лондон. Когда он глядел на него, то испытывал приступ ностальгии. Оно возвращало его в детство точно так же, как ему напоминали о нем запахи подгоревших тостов и мятных конфет марки «Поло». И в то же время он теперь мог оценить его глазами взрослого, глазами художника. Хотя, пожалуй, ему давно пора перестать считать себя художником. Прошло немало лет после того, как он написал последнюю свою работу, и еще больше времени с той поры, как он создал вещь, которую не стыдно показать людям. Ему действительно хотелось, чтобы женщина с картины Обри была его бабушкой, и он часто рассматривал ее, пытаясь найти в ней знакомые черты. Узкие плечи, большая грудь. Миниатюрная фигурка, светлые рыжеватые волосы, шляпка. Вполне возможно, что это она. Картина была датирована 1939 годом. В этом году, как шепотом поведала ему бабушка, когда они стояли перед репродукцией с картины, они с дедушкой поехали на отдых в графство Дорсет, остановились неподалеку от летнего дома Обри и познакомились с художником во время прогулки.

Только значительно позже смысл всех связанных с этим последствий начал доходить до Зака. Он так никогда и не осмелился откровенно расспросить бабушку о том лете, но готов был поручиться что если бы это случилось, то она только усмехнулась бы и уклончиво пожала плечами, глаза заблестели бы и на губах заиграла бы легкая улыбка. Теперь Зак понимал, что выражение ее лица, когда она смотрела на картину, всегда принадлежало влюбленной девушке, даже семьдесят лет спустя все еще охваченной молодой страстью. Это могло вызвать подозрения, но отец Зака лицом и фигурой совсем не походил ни на Чарльза Обри, ни на деда. Это сводило Зака с ума. Вместе с тем в семье до Зака никто никогда не брал в руки кисть или альбом для рисования. Никто из его официальных предков вообще не имел художественной жилки. Когда ему было десять, он подарил деду свою лучшую картинку той поры – изображение гоночного велосипеда. Работа вышла хорошая, и Зак понимал это. Он думал, деду она понравится и тот оценит ее, но старик даже не улыбнулся, а нахмурился и отдал Заку подарок обратно, пренебрежительно заметив: «Неплохо, малыш».