Анна Яковлева - Из ворон в страусы и обратно

Воспоминания нахлынули на Нилку, едва они оказались в полутемном зале.

Здесь ничего не изменилось, и она притихла, и праздничное настроение развеялось как дым.

Рене достаточно было одного взгляда на Нилку.

– Что случилось? – с беспокойством оглядывая зал, спросил он.

– Нет-нет, все хорошо, – по привычке соврала Нилка.

– Я же вижу, – нахмурился Дюбрэ, – если хочешь, можем поехать в другое место.

В другом месте будет то же самое, уныло подумала Нилка – они с Вадимом отметились во всех более-менее приличных ресторанах города и ближайшего пригорода.

– Нет, – твердо ответила она, – остаемся и отмечаем день первой сделки.

– Отлично, – приободрился Рене.

Принесли меню, и Нилка погрузилась в его изучение, пугаясь цен, выбирала не самые дорогие блюда.

– Что будешь пить? – поинтересовался Рене, когда Нилка отложила альбом.

– Ты же за рулем, – не поняла она.

– Я и не собираюсь, а тебе можно – у тебя есть повод.

– Я без тебя не буду, – произнесла Нилка тоном, не допускающим возражений. – Лучше давай в магазине купим с собой бутылку вина, приедем домой и выпьем.

Нилке показалось, что стекла очков блеснули как-то по-особенному. Она и сама была поражена: «приедем домой»? Да они говорят с Рене, как супруги. Или как друзья?

Внезапно Нилка развеселилась: какие же они друзья, если на последнем занятии она отчетливо почувствовала возбуждение Рене и сама воспламенилась совершенно не по-дружески.

С того самого момента Нилке не давал покоя один вопрос: это нормально – испытывать желание к другу? Что бы было, если бы они не сдержались?

Интересно, вдруг подумала Нилка, если бы между ней и Рене не существовало этого дурацкого договора, они бы когда-нибудь стали целоваться? Или не стали?

От ценных мыслей Нилку отвлек чей-то настойчивый взгляд.

«Жаль, что это не салун где-нибудь в Техасе, – с раздражением подумала она и принялась осторожно обследовать зал, пытаясь установить источник раздражения, – там только за один такой взгляд можно было получить дырку в живот».

На дырку в живот претендовал тип у стойки. Он сидел вполоборота к залу и не сводил глаз с их столика.

При виде типа у Нилки защемило сердце. Господи, сколько времени прошло, а ей везде мерещится Вадим. Или не мерещится?

Не может быть! Вадим?

Нилка пошарила взглядом в поисках воробьихи – никого похожего не обнаружила. Что делает женатый человек один в баре?

Нилка посмотрела еще раз.

Валежанин только этого и ждал. Он оторвал зад от высокого стула и нетвердой походкой направился к их столику. Господи, зачем?

Нилкин взгляд заметался в поисках спасительного укрытия – ничего, хоть под стол полезай.

Рене не видел Валежанина, но в Нилкиных зрачках отразился такой неподдельный ужас, что он поневоле вынужден был оглянуться.

Мгновенно оценив ситуацию, быстро спросил:

– Ты как?

– Нормально.

Что это она, в самом деле, переполошилась? Это не Вадим. Точнее, не ее Вадим.

Это посторонний мужчина, чужой муж.

Чужой муж между тем приблизился и, покачиваясь, навис над столиком:

– Мое почтение, господа. Вот уж кого не ожидал увидеть.

– Шарик круглый, – нехотя отозвался Рене.

– Ты прав. – Вадим попытался вытянуть из-за стола стул, но Рене положил руку на спинку:

– Ты нам помешаешь.

– Хмм, – пьяно усмехнулся Валежанин, – я вам помешаю? Так это не случайно, что вы вместе? Не боишься?

– А чего я должен бояться? – Рене обдал Вадима убийственным взглядом, который, даже пройдя сквозь линзы очков, не смягчился.

Во время этого диалога Нилка с пристальным вниманием разглядывала собственные руки. Ногти на них были коротко острижены, пальцы исколоты… Какое-то далекое воспоминание скользнуло по краю сознания: такие же ногти были у Мерседес.

Она так и не продефилировала в нарядах от Мерседес Одди. Пожалуй, это единственное, о чем она жалеет, – ни о чем больше.

Нилка подняла глаза и с тем же вниманием, с каким рассматривала свои руки, стала рассматривать Вадима. Черты лица Валежанина расплылись и будто бы пропитались алкоголем.

– А ты знаешь, что у нее предки алкаши? – запальчиво спросил тот у Рене.

– А у тебя? – как-то чересчур спокойно поинтересовался Нилкин спутник.

Голова Валежанина упала на грудь, он покачнулся и ухватился за стул.

– Ты и это раскопал? Ничего. Ничего-ничего. Я и без тебя поднимусь. Ты еще пожалеешь о том, что выкинул меня из бизнеса.

Нилка продолжила путешествие по изменившемуся, но странно родному лицу: задержалась на некогда породистом носу, густо облепленном кровеносными сосудами, сползла на щеки – они обиженно повисли, – скользнула по устоявшимся морщинкам между бровями… И отшатнулась, встретив взгляд Вадима: глаза скаута вступали в противоречие с обликом – на дне зрачков по-прежнему хороводили черти.

Это был тот самый взгляд очаровательного шалопая, который наповал сразил ее когда-то.

«Господи! Да этот кусок дерьма мнит себя неотразимым», – внезапно обозлилась Нилка. Из ушей едва не повалил дым.

– Пошел вон, – прошипела она.

– А-а, – гримасничая, протянул Вадим, – вот, значит, как? Ты злишься на меня? Давайте валите все на Вадима Валежанина, нашли козла отпущения.

Рене угрожающе привстал на стуле, и Нилка словно очнулась от морока: из-за чего это она, в самом деле, так расходилась? Из-за этого нелепого придатка к фэшн-бизнесу?

Внезапная вспышка гнева улеглась так же стремительно, как и накатила, Ниле стало противно. Баба Катя права: она шла не своим путем, да к тому же не со своим мужчиной.

– Рене, пойдем отсюда, – с отвращением к самой себе попросила Нила.

И снова, как когда-то в техникуме, ее посетила смелая до безумия мысль: она утрет нос этому дешевому обмылку. Она прорвется. Она сумеет начать жизнь сначала и добьется успеха. И поедет на Неделю высокой моды. Не в качестве модели, бери выше – в качестве дизайнера. Вадим Валежанин еще услышит о Неониле Кива. Он еще пожалеет.

…Ночевки Рене в их домике перестали быть редкостью.

С легкой руки бабы Кати диван стал именоваться Ренешкиным, как и комната.

Поцелуи из обязаловки незаметно превратились в потребность, от которой кружилась голова и останавливалось сердце. И кожа воспалялась и болела, и закипала кровь – все как при температуре.

Иногда Нилка приоткрывала веки, подсматривая за Рене. Судя по выражению его лица, сладкая мука давно превратилась в пытку. Нилка готова была голову дать на отсечение, что Рене науку освоил и надобность в уроках отпала, но вот что характерно: он не отказывался от занятий!

В чем дело?

Мысль о девушке, ради которой лягушатник так прилежно упражняется, причинила физическую боль. И Нилка потребовала чужим, низким от возбуждения голосом: