Дениз Робинс - Больше чем любовь

Я никогда не видела, как Ира танцует. А Ричард видел, когда был совсем маленьким. После знакомства с Варенской они очень подружились. Она поощряла его увлечение танцами и музыкой, но не одобрила его брак с Марион (Боже, какую ужасную ошибку допустил мой Ричард, женившись на этой особе!). Многие годы Ира не приглашала Ричарда во Фрайлинг. Я думаю, ему очень не хватало дружбы с ней и ее изысканного общества. Но когда он познакомился со мной, то опять отправился во Фрайлинг, пригласив и меня. Ира Варенская встретила его с радостью и весьма доброжелательно приняла меня. Не знаю, почему она была так добра ко мне, тогда как с Марион не хотела даже познакомиться. Может быть, она чувствовала всю красоту и романтичность наших отношений и была тронута этим, а также безнадежностью и искренностью нашей любви.

О Ричард, сколько бы обмана ни было в жизни, одно всегда останется правдой: то, что мы любили друг друга. И всегда будем любить, и не только в этом, но и в ином мире.

Когда я пишу эти строки, я знаю, что ты со мной, хотя Иры Варенской уже нет и Фрайлинг уже не принадлежит ни ей, ни нам. Согласно ее завещанию, он стал благотворительным учреждением – пристанищем для усталых пожилых танцоров, мужчин и женщин, которые, состарившись и обессилев, уже не могут мечтать о сцене.

Какая это была трагедия, когда ранней весной она умерла… Она долго страдала неизлечимой болезнью, и в этом году пришел конец… Как я плакала!.. Никогда не забуду ее!

Мы оба хотим запечатлеть в своей памяти Фрайлинг таким, каким он был, когда почтенная дама и хозяйка Замка Ира Варенская жила в нем. Она имела большой штат слуг и шикарные апартаменты с множеством старинных, как и сам Замок, милых безделушек.

Как сейчас вижу просторную залу с большими окнами, которую Ира называла столовой. В юности она вышла замуж за очень богатого русского князя и, овдовев, могла позволить себе жить во всем этом великолепии, которое она почти по-детски обожала. Однако частично дом был модернизирован: было установлено центральное отопление (она не выносила холода), оборудована современная ванная комната и проведено электричество.

Тем не менее в столовой всегда горели восковые свечи в серебряных канделябрах на обшитых дубовыми панелями стенах и в высоких подсвечниках на столе. Помню, какой благоговейный страх я испытывала, когда Ричард впервые привез меня во Фрайлинг и я в смущении сидела за длинным столом в гостиной-столовой. Это было незабываемое зрелище: столы и этажерки были покрыты бесценными кружевными скатертями, на которых сверкало начищенное до блеска столовое русское серебро; все эти семейные реликвии отцу ее мужа с большим трудом удалось вывезти из его петербургского дома после революции.

Фрайлинг для меня – это изящные драгоценные гобелены на стенах; мерцающие в канделябрах свечи; столы, уставленные роскошными яствами и винами из знаменитых погребов Варенских; запах свечей, когда при слабом дуновении теплого ветерка они начинали слегка дымить; еле заметный, почти неуловимый запах ладана (у Иры была маленькая часовенка при Замке, потому что она была очень религиозна) и аромат ее любимых больших белых лилий и оранжерейных роз, из которых она сама составляла изысканные букеты; а еще… звуки музыки… Тихие и печальные звуки увертюры к «Лебединому озеру»… и Ричард сидит за концертным «Бехштейном»… Всю свою жизнь Ира каждый вечер слушала музыку, и вместе с ней в почтительном молчании слушали музыку ее гости. И каждый отчетливо мог себе представить: вот она поднимается и начинает танцевать, так, как когда-то танцевала в «Лебедином озере» на спектаклях в Лондоне, Париже, Риме…

Фрайлинг… Замок моей мечты, мечта самой Иры Варенской… лучшее в мире место для влюбленных… милый, прекрасный Фрайлинг, в твоих старых седых стенах сбылись многие мои мечты, и мечты Ричарда тоже.

Как сказал Теннисон: «О, конец при жизни, дни которых не вернешь», – мы никогда не вернемся во Фрайлинг, но там мы оставили частицу своей души.

Влюбленные, вы, которые ютитесь в гостиницах, пытаясь спрятаться от чужих любопытных взглядов… за закрытыми дверьми… изо всех сил пытаясь забыть о чужих, холодных и неприветливых комнатах в объятиях друг друга… мне жаль вас. Мне так повезло во Фрайлинге. Я познала полное счастье с моим любимым. Жаль, что я не могу показать вам Фрайлинг…

Ричард! Случалось ли тебе когда-нибудь лежать ночью с открытыми глазами и представлять себе зажженные свечи в тяжелых канделябрах в гостиной у Иры или слушать журчание фонтана? А может быть, тебе представляются первые подснежники в феврале или первые мартовские нарциссы, пробивающиеся из-под земли неподалеку от Замка…

Благодарение Господу, что ты остался со мной, Ричард… и что сегодня вечером ты придешь ко мне. Да, Марион уехала, и ты сможешь прийти. А я снова забуду обо всем на твоей груди и буду чувствовать только твои поцелуи.

Три фотографии на моем столе: Ричард… Джон… Фрайлинг…

Я люблю вас. Я буду любить вас, пока я живу. А потом…

Моя мать была романтической женщиной. Мои самые главные воспоминания детства связаны с такими нежными, хрупкими и непрактичными вещами, как теплые ласки, страстные песни о любви, оборки и бантики, старые кружева, выцветшие ленты и сентиментальные фотографии.

Я родилась в юго-восточной части Лондона в 1908 году, в одном из уродливых, но удобных для жизни домов, на красиво обсаженной деревьями улице в фешенебельном тогда квартале Норвуд. Из наших окон было видно огромное сверкающее сооружение, известное под названием Хрустальный дворец. Когда я выросла, я изучила каждый уголок этого помпезного памятника викторианского искусства. У нас были «сезонные балы». Светлыми летними вечерами мы ходили смотреть фейерверк; часто водили меня и на большие концерты слушать знаменитый орган и не менее знаменитый и глубокий голос Клары Батт, когда она исполняла «Потерянную струну» или «Страну надежды и славы». Ее удивительное контральто победно возносилось к сводам зала, перекрывая звуки органа.

Когда мне было пятнадцать лет, умер мой отец, и я так никогда и не узнала, чем он занимался. Думаю, мама тоже этого не знала. Его адвокат сказал нам, что отец был посредником в одной из компаний. Иногда его дела шли хорошо, иногда плохо. Так или иначе, но он умер в один из тяжелейших моментов своей жизни и работы. Отец оставил уйму долгов, и мы потеряли все. Арест был наложен даже на его пожизненную страховку.

Когда началась первая мировая война, отец, который уже был стар для военной службы, закрыл наш дом в Норвуде и отправил нас в Бат, где, по его мнению, мы могли не опасаться цеппелинов. Там мы пробыли до конца войны и вернулись в Норвуд в 1918 году.