Татьяна Тронина - На темных аллеях

— Какая ж это зима, мать вашу бабушку! — возмущался Дик. — Совсем даже неинтересно.

А в декабре вдруг грянули морозы.

Такое бывало и в другие зимы — минус двадцать держались пару дней, и Дик надевал тогда шапку, и мазал нос специальным кремом, и молодцевато крякал на ледяном ветру, и торопил Машку поскорее добежать до какого-нибудь «заведения» — выпить водки… Но сейчас был совсем другой мороз.

Снега не было, и над белым, страшным асфальтом медленно переливался свинцовый туман. Из колодцев валил густой пар. Стены домов покрылись толстенным слоем инея, и уличный шум звучал как-то по-особому, словно воздух превратился в прозрачное ледяное желе. Дети не ходили в школу. У Дика тоже были каникулы на время холодов. Он слушал новости, и даже дикторы ужасались такой невероятной погоде.

Машка назначила ему свидание возле метро.

И тут-то пригодились подарки доброй Полли. Люди оглядывались на Дика. Он шел сквозь свинцовый туман как северный бог — огромный, в огромном полушубке, огромных унтах, прижимая к груди чудовищных размеров рукавицы, и его красный нос торчал торжествующе из-под меховой шапки.

Машки еще не было.

Дик нырнул в ближайшую дверь — это была булочная в старом доме, со старыми, деревянными еще рамами, и встал у белого окна. Он надышал небольшую дырочку на стекле и стал смотреть в нее. У Дика было прекрасное настроение — человека, который рискует, но ничего не теряет. Он снял рукавицы и машинально нацарапал ногтем рядом с дырочкой — «мароз». И рядом — «Маруся». А потом дописал третье слово — «Russia»…

В клочьях седого пара из метро вынырнула Машка, в рыжей лисьей шубе, толстом синем шотландском платке. Дик из булочной вышел ей навстречу.

— Только не дыши глубоко! — крикнула она. — Легкие заморозишь.

Дик хотел сказать ей, что она очень заботливая и что он очень ее любит, но Машка дрожала, и Дик потащил ее к ближайшему бару, который тусклым неоном рассеивал ледяной мрак.

Они заказали водки, пиццы, пепси, и еще Машка попросила себе фруктовый торт.

Дик заметил, что водку тортом не закусывают. Машка махнула рукой.

— Я избавлюсь от этого ребенка, — без всякого вступления сказала она.

— Поговорка, yes?.. — улыбнулся Дик и вдруг все понял.

Машка залпом выпила водки и закурила. Дик с трудом сдержал себя — он знал, что если начнет отнимать у нее сигарету, то Машка стукнет его. Впрочем, после первой затяжки она позеленела и отодвинула от себя пепельницу.

— Мы сделаем свадьба — и уедем ко мне домой, — медленно произнес Дик. — Я не позволю тебе делать глупости.

— Держи карман шире, — Машка посмотрела на Дика так печально, что тот ее не узнал.

…Потом она все-таки поколотила его, и это было очень смешно, потому что Дик был вдвое ее больше, но смеяться ему не хотелось.

Ночью он стоял у окна и машинально царапал ногтем иней. Мороз. Маруся. Russia. На другой чаше весов была Америка и его мечта.

Весной Дик и Маруся поженились.

Он остался в России.

…Представьте себе прелестное существо двадцати четырех лет — кое-какой опыт и никаких морщин.

Именно «прелестное» — ибо в этом слове заключено все безмятежное легкомыслие нашей героини. Ольга обладала способностью приятно поражать, особенно и в основном мужчин — они при виде ее ощущали укол в сердце и еще долго после того носили в нем саднящий рубец радости и тоски. Она была невысокая, приятной худобы, с густыми тонкими волосами пепельного оттенка, которые вились от природы, прозрачными серыми глазами и смугловато-желтым оттенком кожи.

Словом, это была настоящая хорошенькая куколка, опасная конкурентка тем особам, которые звались почетно «серьезными женщинами»…

Впрочем, совсем уж легкомысленной дурочкой Ольгу нельзя было назвать — она закончила вуз и сумела попасть в одну частную контору, создающую некие программные продукты.

И вот после двадцати четырех радостных и светлых лет Олю угораздило влюбиться. Она влюбилась в человека, который не мог ответить ей взаимностью. Как назло, он был женихом Нины, так называемой серьезной женщины. Вот бы обратить этой Оле свое внимание на кого-нибудь другого, столь же беззаботного и свободного, как она сама, но нет…

Она, например, вполне могла положить глаз на двух прекрасных юношей, работавших в одной с ней комнате, с которыми сотни раз сталкивалась локтями по причине тесноты и с которыми вместе обедала в кафе через улицу.

Юношей звали Сидоров и Айхенбаум, роста они были выше среднего, с чудесными скульптурными затылками и всегда деликатно пахли туалетной водой. Вместе они составляли эффектную пару соблазнителей, эффективный тандем — этакие Близнецы, звездные братья, разные и одинаковые одновременно. Очень образованные, интеллектуалы… Сидоров был рыжеватым шатеном, с яркими и правильными чертами лица — сказались гены дедушки-еврея, вовремя оживившего тихую степную красоту рода Сидоровых, а Айхенбаум являл тип жгучего брюнета, однако ни Ближним Востоком, ни Средней Азией тут и не пахло, это был настоящий европеец, с настоящей немецкой фамилией, которая многих, кстати, путала… Его отец двадцать пять лет назад переселялся из Казахстана в Дюссельдорф, но по пути застрял в Москве, родил от москвички сына, да так и остался здесь. Наша родина там, где нас любят. Сидоров и Айхенбаум дружны были чрезвычайно, что-то внутри их было настолько общим, что они давно, нежно и тайно (по причине мужской солидарности) любили свою коллегу Олю.

Но, видно, ток шел только в одном направлении. Оля могла только сочувствовать Сидорову с Айхенбаумом, ибо сама любила безнадежно, любила жениха Нины…

Нельзя не описать и эту Нину.

Нина была высокой, мощной женщиной, не толстой, а именно мощной, такое впечатление создавалось благодаря ее широким бедрам, со строгим и несколько скучным каре на голове, и изящными очками на чуть красноватом круглом лице… Нине было уже далеко за тридцать, и она серьезно хотела завести семью. Кроме изящных очков, у нее были исключительно изящные руки, и все движения Нины тоже были ровными, мягкими, осторожными, а как она остроумно шутила и к месту цитировала классиков! Настоящая серьезная женщина.

Нина тоже работала на компьютере — в соседней комнате, а ее соседом, в свою очередь, был некий мужчина, которого она, со свойственной ей мягкостью и ловкостью, превратила в своего жениха (в того самого, в которого впоследствии черт угораздил влюбиться хорошенькую Олю). В своих устремлениях Нина была всегда упорна, а когда того требовали обстоятельства — то и жестока.

Однажды в пятницу, с самого утра, в этой самой конторе, где работали сплошь талантливые программисты, морили тараканов. Такое ничтожное событие… Но получилось так, что Оля провела весь день с Ниной и ее женихом, пока ее стол в соседней комнате опрыскивали химикатами. Олин компьютер стоял чуть ли не на голове чужого избранника, она весь день ощущала горьковатый запах сигарет, которые он курил, отчетливо видела каждый волосок его двухдневной щетины, мерцание серебристых себорейных чешуек в складках старомодного пиджака… о, как некрасив и трогательно привлекателен был этот человек, принадлежавший серьезной женщине Нине. Кстати, та после свадьбы надеялась преобразить гениального и рассеянного супруга — чистое святотатство, безусловно… вам бы не понравился пахнущий стиральным порошком, лосьоном после бритья и лечебным шампунем Эйнштейн, Ферми там… и Дима Пашечкин, гордость частной конторы и личная гордость ее президента Платона Петровича Крылова, человека серьезного и ответственного, обремененного большой семьей иждивенцев — жена, две дочери (25 и 23 лет), две незамужние сестры предпенсионного возраста, теща и сестра тещи (ветеран вредного производства).