Счастье за углом

— Я потерял и второго ребенка. Еще одного сына или дочь.

— Я знаю, — Кэти снова прижалась ко мне, погладила под пледом мое колено. — Знаю. Но это не твоя вина, Томас. Ты ни в чем не виноват. — Ее голос дрожал. — Хочешь, я сама брошу письмо в огонь? Впервые за десять месяцев я могу честно сказать, что мне нравится его способность сжигать.

Храбрость. Вот что мне нравилось в ней. Я погладил пальцами шрамы на ее щеке, нежно выражая благодарность. Подался к огню, положил последнюю правду о моем браке, моей жене и детях в огонь. И смотрел, как письмо сгорает и превращается в пепел.

Я поднял Кэти на руки. Она положила голову мне на плечо, не пытаясь скрыть шрамы. Так мы и лежали, зарывшись в покрывало, сначала прижимаясь друг к другу, потом расслабившись, когда стало легче дышать. Первый намек на солнце высветил призрачные очертания окон.

— Думаю, теперь можно отдохнуть, — пробормотала она.

Я уткнулся носом в ее волосы, наслаждаясь ароматом, прижался лбом к ее виску. Закрыл глаза так близко к ней, как только мог. Мы пережили встречу со всеми стихиями — огонь, лед, вода, ветер, жар, холод. Мы карабкались на горы и падали с утесов, мы терялись в темных провалах памяти. Нашим организмам нужно было справиться с ядом. Потребовалась вся ночь, все ощущения, все эмоции, но мы наконец вымотались и заново раскрылись друг другу, обновленные.

Теперь мы могли жить. Пусть не идеально, едва родившись, пусть наша кожа все еще была уязвима для огня. Мы хотели жить. Кэти испытала себя и меня. Огнем.

— Кэти?

— М-м-м?

— Я писал бы тебе и в тюрьму.

Она поерзала и положила правую руку мне на грудь, над сердцем.

— Хорошо, что я тогда этого не знала.

И мы заснули.

Начинания

На следующее утро я закопала револьвер Томаса глубоко в глинистом грунте леса чуть ниже по склону. И тихонько убрала все бутылки, пока он спал, вылила водку на ледяную землю. Я как раз возвращалась из леса, когда Томас вышел во двор, одетый в одни только джинсы. Он пощупал пальцами криво состриженные волосы и тут заметил меня. Было очень приятно видеть его настолько живым.

Он зашагал мне навстречу.

— На покрывалах осталась кровь. Я сделал тебе больно?

— Вот оно, великое эго, — весело отозвалась я. — У меня начались месячные.

— Ты уверена? У нас была бурная ночь. Я никогда раньше не был таким грубым.

— Ты не был грубым, Томас. Если кому вчера и досталось, то только тебе.

— Я в порядке. А ты? Ни презерватива, никакой ответственности. Это совершенно на меня не похоже.

— И не мой модус операнди. Но в этот раз все в порядке. — Я нежно посмотрела на него. — У меня несколько месяцев не начинался цикл. Стресс, лекарства, все такое. Теперь я вернулась… в нормальное русло. И это здорово.

— Ну, если ты рада… — он внимательно вглядывался в меня.

Я ответила тем же взглядом.

— А ты? Ты в порядке? Я закопала твой револьвер там, где ты его не найдешь. И вылила всю твою водку. Но посмотри, как здорово смотрятся пустые бутылки. Я эксперт по бутылочным композициям.

Он посмотрел на креативный беспорядок на углу крыльца.

— Ну ладно. Но… с револьвером ты можешь мне доверять; Клянусь. Мне очень хотелось бы его вернуть. Это же антиквариат.

— Отлично. Когда археологи через тысячу лет докопаются, их впечатлит.

Патовая ситуация. Мы долго смотрели друг другу в глаза.

— Ладно, если тебе от этого легче, — заключил он. Я кивнула.

Томас выдохнул.

— Хорошо.

И мы еще минуту смотрели друг на друга, как подростки на школьном выпускном, не зная, что сказать. Мы молча делились тысячей воспоминаний о темноте, ощущениях, открытости, об уязвимых моментах, о страстных видениях, от которых слабели колени и щеки горели даже на холоде зимнего утра.

— Тут холодно, — хрипло сказал он. — Давай вернемся в дом, я разогрею нам тушенку на завтрак.

— А у меня в «хаммере» должны быть старые протеиновые батончики. Может пойти на гарнир.

— Настоящий пир.

Томас протянул мне руку. Я взялась за нее. И мы вернулись домой.

Телефон Томаса прозвонил трижды, короткими резкими трелями. Томас поднял голову от моей груди, потер глаза, обернул покрывало вокруг талии и поднялся на ноги. Телефон нашелся под полками; к тому времени я уже сидела, прижав руку ко лбу, и обдумывала важные дела.

У меня дома щенки. Их нужно кормить завтраком. Я оставила им столько еды и воды, что они наверняка еще не проголодались, но дело было не в этом. Я же стала им матерью.

— Меттенич, — сказал Томас в трубку и нахмурился. Утреннее солнце красило его руки и грудь в теплые золотые тона. Я залюбовалась и позабыла, о чем думала.

— Нет, Дельта, не волнуйся. Я знаю, где она. Она в порядке. — И тут его лицо стало таким мрачным, что я поспешно собрала свою разбросанную одежду.

— Да, я привезу ее. Будем через несколько минут. Скажи Иви, пусть успокоится. Скажи, что я сдержу свое слово. Она поймет, о чем я.

К тому времени я была уже на ногах и одевалась.

— Что случилось с Иви и Корой?

Он мрачно на меня посмотрел.

— Лэйни мертва.

Лэйни Крэншоу забил до смерти ее последний любовник. Это случилось возле ночного клуба в Атланте. И теперь ее тело лежало в городском морге Атланты в 150 милях к югу от Кроссроадс. Кора и Иви, две девочки семи и двенадцати лет, теперь официально осиротели. Когда мы с Томасом добрались до коттеджа Лэйни, Кора пряталась в шкафу с кошкой принцессой Арианной и петухом Германом. Иви охраняла дверь. Дельта, Пайк, Долорес и Бентон мрачно пили кофе на кухне.

— Социальный работник уже в пути, — сказала Дельта. — Даже Бентону не хватило юридической силы удержать эту фурию.

— Я пытаюсь придумать повод для ордера о запрете к ним приближаться, — сказал Бентон.

— Она из Эшвилля, — объяснила мне Дельта. — Шесть месяцев назад, когда наш работник перевелся к ним, ей отдали нашу область. А мы все еще ждем, когда на ее место назначат человека.

— Сторонница правил, — мрачно добавил Пайк.

И все, позабыв о теме разговора, уставились на нас с Томасом. Впрочем, понятно: на звонок отвечал Томас, а приехали мы на моем «хаммере». Оба были растрепанными, с пустыми глазами, от нас пахло водкой, дымом и сексом, а у Томаса было разбито лицо.

— Насыщенная ночь? — прошептала Дельта.

Я кивнула. Ее глаза засияли.

Я прошла вслед за Томасом по узкому коридору коттеджа в розовую спальню обеих девочек. Иви стояла перед закрытой дверью шкафа. У меня сердце заныло от страдальческого выражения ее бледно-кофейного лица.

— Только не врите, — яростно вскинулась она. — Нас отправляют в какой-то сраный детский дом, так ведь? Мы никому не нужны.