Анна Берсенева - Антистерва

— Значит, вискаря и дерни. Когда-то надо же попробовать. А то жизнь пройдет, и будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы, как революционный паралитик предостерегал. Выпей, выпей. — Альбина плеснула виски в тяжелый стакан и протянула Лоле. — Боишься, что шарик в лузу не вкатишь? Может, как раз наоборот, меткости прибавится. Вон, сосед мой, звезда сермяжной попсы, вообще без выпивки не играет. Это ему, говорит, помогает преодолеть сомнения в своих способностях. — Альбина хрипловато рассмеялась. — Или у тебя таких сомнений нет?

У Лолы не было сейчас не то что каких-то неведомых сомнений — у нее вообще не было никаких внятных мыслей. Она словно бы видела себя со стороны, и это не удивляло ее, а лишь вызывало вялое недоумение: неужели это она, и кто — она, и что делает здесь, и если делает что-то не то, то что же должна делать?.. Вряд ли эти смутные мысли можно было считать сомнениями в своих способностях — слишком много в них было безразличия к себе.

Виски оказалось таким обжигающе-крепким, что Лола чуть не задохнулась после первого же глотка. Но все-таки допила до дна.

— Ну, что застыла, как Зоя Космодемьянская перед фашистом? — насмешливо спросила Альбина. — Закашляйся, слезки утри. Можешь даже сблевать, я не обижусь. Ты ведь, похоже, водку и то не пьешь? Вот и реагируй соответственно. А без выпивки жить нельзя — сломаешься от напряжения. Тем более ты, я смотрю, вообще ледяная, тебе расслабляться сам Бог велел. Только одним глотком надо, это же не компот. Учись, пока есть у кого!

С этими словами она вскинула руку и опустошила свой стакан; видно было, как большой глоток виски вкатился в ее длинное горло. Закусывать Альбина не стала — поставила пустой стакан на низкий столик и взяла второй кий. Удар у нее в самом деле был резкий, и незаметно было, что бы она примеривалась, прежде чем его сделать. Подчиняясь этому удару, два шара сухо стукнулись друг о друга и с одинаковой стремительностью вкатились в лузы.

— Надо будет тебе кий подобрать, — сказала Альбина. — Свой кий — это святое. Я вот только этим играю, он у меня все равно что рука, даже надежнее. В бильярде вообще все важно — какое сукно, какая резина на бортах. Сам стол две тонны весит, представляешь, на каком основании он должен стоять? У меня под ним мраморная плита, но, говорят, пора поменять. Сейчас их чуть не космическая промышленность делает, и вроде бы из чего-то такого, что лучше мрамора. Я мастера периодически вызываю, он мне горизонталь стола проверяет, зазоры луз. — Она рассказывала все это с видимым удовольствием и смотрела на свой огромный бильярдный стол так, как мать могла бы смотреть на своего во всех отношениях удачного и горячо любимого ребенка. — В общем, много тонкостей. Тебе понравится — ты, по-моему, приметливая. В аэропорту-то как ты, а? — хохотнула Альбина, наверное, вспомнив Лолин короткий рассказ о знакомстве с Романом. — Посидел бы Роман Алексеич в обезьяннике за наркоту, то-то посмеялся бы! Или закрыли бы его по случаю лет на пять, тогда не до смеха стало бы… Что это его, кстати, в Таджикистан понесло, не знаешь? — небрежным тоном поинтересовалась она.

— Понятия не имею.

Опять партизанку из себя корчишь, — поморщилась Альбина. — Да не бойся ты меня, я твоему Кобольду вообще не конкурент и даже в партнеры не набиваюсь: не та весовая категория. На его высоте бабы не летают! Вон, президент недавно с представителями малого бизнеса встречался, так какие там представители — представительницы одни. По мелочи-то сплошь бабы суетятся, и я в том числе. А если олигархов в Кремль зовут, то бабенки, как ты заметила, ни одной. Только Роман Алексеич и прочие мужики восседают. Хотя что ты могла заметить в своей Азии, — махнула рукой она. — В общем, я со своими фитнес-клубами в калашный ряд не лезу, так что за Кобольда можешь в связи со мной не переживать.

— Я за него вообще не переживаю, — улыбнулась Лола. — Я его совсем не знаю, о чем же мне переживать?

Хоть виски и было противным, но действие его оказалось приятным. Лола почувствовала, как напряжение, в котором она находилась весь этот бесконечный вечер и которое лишь слегка ослабело с появлением Альбины, наконец отпустило ее совершенно.

— Не знаешь — узнаешь, — уверенно сказала Альбина. — Такую женщину, как ты, только дурак из рук выпустит. А Кобольд уж точно не дурак. Он тебе как, нравится хотя бы?

— Нравится?.. — медленно проговорила Лола. — Вряд ли нравится. Но в нем есть что-то неожиданное, и мне с ним поэтому… не скучно.

Сказав это, она тут же вспомнила то главное, что было неожиданным в Романе: его резкое, какое-то непонятное — может быть, просто мужское? — ночное бесстыдство, которое так трудно было угадать за его дневной невозмутимостью. Да просто представить было невозможно, что этот холеный, весь погруженный в житейские мелочи мужчина, подробно и с удовольствием рассказывающий об императорских сервизах, вдруг положит ее руку себе между ног и скажет, что ему это нравится… А он сказал именно так, без стыда, и без стыда сжал ее вздрагивающие пальцы. При одном воспоминании о том, как это было, Лола почувствовала, что внутри у нее, внизу живота, шевельнулось что-то непонятное, прежде неведомое и, пожалуй, приятное.

— Не скучно? Что ж, уже немало. Скука, конечно, есть отдохновение души, но… Это, кстати, кто сказал, не помнишь? — прищурившись, быстро спросила Альбина.

— Пушкин. Но он, кажется, тоже кого-то цитировал.

Я и говорю, такую бабу Кобольд из рук не выпустит, — усмехнулась та. — Так вот, скука хоть и отдохновение души, но она же и душевная отрава. Постепенно, незаметно, а глядь — и уже все в тебе остыло и застыло. Так что мой тебе мудрый совет: не бросайся тем, что хоть какой-то интерес вызывает. Я в молодости тоже дура духовная была — только тебе Ницше или там Хайдеггер, а не то чтобы бильярд какой-нибудь… А с годами ума-то набралась. Если бильярд кровь будоражит или, к примеру, кругосветное путешествие, то и катай шары, и путешествуй, а про Хайдеггера забудь. И про любовь, кстати, тоже: спокойней жить будет. Или ты принца ждешь? — спросила Альбина, внимательно вглядываясь в Лолины глаза.

— Не жду. И никогда не ждала.

Она чувствовала себя с Альбиной так легко, как никогда не чувствовала себя с посторонними людьми. Да и не только с посторонними… Даже с папой, который был все равно что она сама, ей не было легко: в нем была слишком ощутима та душевная утонченность и печаль, с которыми легкость общения просто не сочеталась. Впрочем, ей и с самой собою легко не было тоже. С мамой — да, с мамой было совсем легко. Но мама ничего не знала о тех вещах, о которых говорила сейчас Альбина, а они, эти вещи, были Лоле не только понятны, но и необходимы.