Анна Берсенева - Антистерва

— Ты только на чем-то одном —пока не останавливайся, Шевардин, — добавлял он. — Раз в космос хочешь, надо больше знать, шире знать. И интуицию свою не теряй — наоборот, воспитывай ее, тренируй. В космической станции узлов тысячи, деталей миллион, любые внештатные ситуации могут случиться. Тут знание и чутье друг другу помогать должны.

И он воспитывал в себе интуицию, впитывал в себя знания, и это так увлекало его, что все остальное казалось неважным. Солончаковая степь, в которой не было ничего живого, огромные комары, укусы которых всех раздражали, — всего этого он вообще-то и не замечал. Он присутствовал при запуске ракеты — что могло с этим сравниться! Даже отдельные ее узлы, которые Иван изучал в монтажно-испытательном комплексе, были такими огромными, что казались живыми. А уж сама она, вся!.. Ее красные сопла напоминали пасти какого-то могучего зверя; тепловозы, вывозившие ракету на старт, казались рядом с нею спичечными коробками… Вся мощь человеческого разума и воли, все стремление к тому, что человеку недоступно, воплотились в ней, и огромное небо — Иван часто смотрел на него ночами; здесь, над пустынной степью, оно казалось совсем близким и ложилось прямо на сердце, — это огромное небо было словно специально для нее предназначено.

Ракета ушла в небо, смерчем взвихрив степь, и у Ивана даже в носу защипало — так жалко было, что не он унесся в ракетном чреве. Он весь день ходил, как сомнамбула: все время казалось, что он не здесь, а там; это ощущение было отчетливее, чем все ощущения реальности.

И когда вечером ему принесли телеграмму, в которой теща сообщала о рождении дочери, он вчитывался в короткие строчки только с удивлением. Ему не верилось, что где-то идет жизнь, в которой есть Лида и вот теперь… ребенок… Его жизнь?!

Но девочку он полюбил сразу: сердце у него дрогнуло, как только он взял ее на руки. Она оказалась такая маленькая, он и не представлял, что человечек может быть таким маленьким! — и она так понимающе взглянула на него светло-медовыми глазами…

Дочку назвали в честь тещи. Иван заметил было, что хорошо бы назвать ее Катей в память мамы, однако Лида ласково, но твердо возразила:

— Нет, Ванюшик, по покойникам только евреи называют. Да к тому же Екатерина — великомученица, нехорошо ребенку такое имя. А Инночка и звучит оригинально, и бабушке приятно. Охотнее будет с внучкой возиться!

Возражать он не стал. Да и что он мог возразить? Времени на то, чтобы помогать жене, у него совсем не было. У него не оставалось времени даже на то, чтобы подработать для содержания семьи: он учился не на таком факультете, который позволял бы это делать. К тому же он продолжал заниматься спортом — теперь уже не только потому, что любил плавание, а потому что должен был находиться в хорошей физической форме, иначе о космосе нечего было и мечтать.

Поэтому Иван не стал возражать и когда Лида предложила потихоньку продавать «на прожитье» дедову библиотеку.

— Это же все по истории, — резонно заметила она, изучив книжные полки. — Тебе по работе не пригодятся. Только пыль собирают, а стоят, между прочим, немало, я в букинистическом спрашивала. Особенно журналы эти — раритет, сказали.

Журналы были совсем старые, с хрупкими желтыми страницами. Были даже из восемнадцатого века, один назывался смешно — «Трутень». В детстве и ранней юности Иван любил листать эти журналы, разбирая затейливые, с «ятями», строчки. Но теперь у него в самом деле не было на это времени.

Лиде он впервые изменил через месяц после рождения дочки. Даже не потому, что его так уж сильно тяготило неизбежное после ее родов воздержание. Просто при виде девчонки, которая открыто и весело напрашивалась на секс, он почувствовал, как все у него внутри встрепенулось, как исчез тот тусклый налет, который, он думал, теперь будет лежать на душе всегда. Девчонка была своя, дворовая, Ирка. Она рано вышла замуж и укатила с мужем куда-то на Север, а теперь вот приехала одна, навестить родных. Иван встретил ее на дне рождения у Коляныча.

— Ой, Ванька! — засмеялась Ирка, когда, нацеловавшись до боли в губах и налюбившись до такой же сладкой боли, они лежали на узкой кровати Колянычевой сестры; гулянка продолжалась в соседней комнате. — И чего я замуж поспешила, не знаешь? Муж у меня парень простой, незатейливый, да у нас там и все такие. А ты на мне как на скрипочке играешь! Может, плюнем на всех и поженимся? — подмигнула она.

— Нет уж. — Иван поцеловал ее в припухшие губы. — С меня хватит.

— Ну и правильно, — кивнула Ирка. — Что в этой семейной жизни? Привычка, больше ничего. А страсть должна вспыхивать и отгорать мгновенно, — авторитетно добавила она.

Иван засмеялся. Но, в общем, Ирка была права. Его семейная жизнь была сплошной привычкой, притом с самого начала.

Так жили все. Так жили его родители — совершеннейшие люди, с которыми он даже рядом не мог поставить себя, далекого от совершенства.

О другой жизни, которая коснулась его лишь однажды, мимолетно и сильно, в ту ночь в квартире Ермоловых, Иван старался не вспоминать.

Он приехал в Москву так поздно, что в своем дворе места Для машины не было, поэтому пришлось ставить ее рядом, возле углового дома. Он уже шел к своему подъезду, когда вдруг услышал:

— Ваня! Шевардин! А ты что на Земле делаешь?

Иван улыбнулся такому философскому вопросу, заданному вовсе не философским тоном, и пошел навстречу парню, который и сам уже шел ему навстречу, раскинув руки.

— Привет, Матвей Сергеич, — сказал Шевардин, обнимая его. — Я-то ладно, а вот ты почему здесь?

Матвей Ермолов ушел в армию, кажется, уже давно. Шевардин узнал об этом от его отца, когда ненадолго приезжал из Америки перед вторым полетом. Ушел неожиданно для всех: не из такой он был семьи, в которой принято отпускать мальчиков в армию из университета. Впрочем, Матвей был и не совсем обычный интеллигентный мальчик. То есть интеллигентности ему было не занимать — Шевардин с самого Матвеева детства замечал, что и внутренним ненапускным тактом, и всей манерой держаться тот неуловимо похож на свою маму. Но при всем этом такте, при всем безупречном воспитании очень уж он был… лихой парень. Даже непонятно, в кого: Сергей был совсем другой, спокойный, закрытый человек. А сын у них с Анютой получился бесшабашный и подвижный, как ртуть.

Поэтому, может быть, не приходилось удивляться, что Матвей бросил университет и уехал служить к черту на рога — в Таджикистан, на границу.

— В отпуске, что ли? — спросил Шевардин.

— Ты, Вань, у себя в космосе совсем в теорию относительности погрузился и счет времени потерял, — засмеялся Матвей. — Я три года отслужил, какой отпуск? Вернулся уже. И так лишний год пересидел на сверхсрочной.