Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы

— Можно вопрос?

— Можно.

— Дурацкий вопрос.

— Можешь не спрашивать. Я сам отвечу.

Он широко улыбается.

— Хочешь узнать, давно ли у твоего драгоценного мужа роман с твоей драгоценной подругой… Давно. Прекрасная страдающая брюнетка. Хрупкая в своем горе.

— Вовсе не об этом хотела, — дергаю плечом под шубой.

Двигатель работает, сиденье подогревается, это приятно. Я разматываю шарф, кручу по-птичьи шеей, снимаю перчатки, продолжаю улыбаться. Ситуация с моим мужем и моей подругой ужасная, ужасная — и не только для меня. Трудно предположить, что кто-то из них в ней счастлив вообще. Кто? Вынужденный ежеминутно врать Савин? Сознающая свое предательство Марусечка?

Я подумаю, что тут можно сделать. Роюсь в сумке, отыскиваю между кошельком, носовым платком, ворохом странных бумажек, губными помадами и ключами мелкую коробочку с леденцами, кладу прозрачную конфету в рот.

— Хотела спросить: зачем я Вам сейчас? Молодые красивые «сабочки» могли бы водить вокруг Вас хороводы. Слагали бы песни.

Гоняю немного леденец языком, прижимаю его к небу, так логопеды учат деток произносить звук «ррррр», — присасывать язык к небу, упражнение называется «грибок». Смотрю на Него. Как же уродливо получается. Эти люди вокруг, они присасывались к моему небу, врастали в него, добирались до мозга и путешествовали там. Савин, Марусечка, Господин. Потом я оставалась с дыркой в небе, называется волчья пасть, с дыркой в голове, это уже не называется никак. Уродливо, говорю же.

— Расскажу. Давай приедем сначала. Я планировал поговорить на месте.

— На месте?

— У меня к тебе просьба.

— Просьба?

— Слушай, ты начиталась книги «Советы психологов мира на каждый день» и повторяешь за мной последние слова?

— Простите. Это случайно.

Леденец уменьшился до размеров почтовой марки, оставляя после себя густо-малиновый язык, я этого не вижу, просто знаю. Молчу, поправляю на голове пестро-черный берет. «Растаманский» — одобрил сын, стягиваю берет, приглаживаю волосы рукой.

— Подстриглась вот ты зря, — замечает Он.

Не зря, не зря, вспоминаю я, новая короткая стрижка имела смысл и удачно прикрывала отверстие в голове, как картина на обоях — дыру на стене в известном мультфильме, Простоквашино. Трое из.

— Но так тоже неплохо. — Он великодушен, гладит меня теплой ладонью по затылку, мне приятно, я чуть подаюсь головой к теплой ладони, кошки в таких случаях мурлычут.

— Давайте поедем, куда Вы планировали, — говорю в таком случае я, — чтобы поговорить на месте.

Добавляю учтиво:

— Если это еще возможно.

Он хмыкает, купечески говорит: «Невозможного для меня мало» — переключает скорость или что-то такое делает с рычагом, но машина трогается, и мы едем.

Мы едем довольно долго, играет музыка, «Jersey Girl», я все еще улыбаюсь, всегда любила Тома Уэйтса. Прямо, прямо, потом резко налево, к реке; надо полагать, что Он снял целый коттедж, решив не ограничивать себя квартирными считаными метрами.

Не спрашиваю ничего, и мне нравится это. Ерунда, ничего подобного, и нисколько я не ощущаю себя глупой восемнадцатилетней девочкой с членом во рту на заплеванной лестнице.

— А ты сама, — спрашивает Он, — что думаешь?

— Про Савина?

— Да. Про Савина.

— Савин хороший. Он оказался именно таким человеком, который был мне необходим в свое время. Именно таким мужчиной. Способным меня сдерживать.

— С ним было спокойно.

— Да, спокойно и виделся завтрашний день. Савин незаменим в ситуациях, когда кажется, что все закончилось сегодня.

— Еще вопрос. Ты уже поняла, что я знатно поковырялся в этих твоих годах жизни. Тимофей — это что?

— О, Вы знаете о Тимофее.

Остаток леденца разгрызаю с хрустом.

С Тимофеем мы познакомились в магазине оргтехники. Я оформляла кредит на дорогостоящий «макбук», он просто шлялся между полок. Выразил удивление моим выбором: «Никогда не понимал, зачем выкидывать столько денег». Ответно огрызнулась: «То есть вы считаете, что я должна вам сейчас это объяснить?» Тимофей имел наружность обаятельного негодяя — высокий рост, длинные волосы завязывал в «хвост», работал системным администратором в куче контор, я влюбилась. Мы встретились один раз: это был нелепый день, середина осени, чавкали грязью в центральном парке, шел дождь и почти снег. Резко стемнело, поднялся ветер, закидал растительным мусором, и тогда, отклеивая грязный лист ото лба, он сказал четко: «Я люблю тебя». Испугалась, не пустила себя дальше. Дисциплина — я хорошо дисциплинированна.

— Да, узнал о Тимофее. А вот ты не знаешь.

— Что?

— Он уехал в Голландию полтора года назад. Там работает.

— Ну, наверное, это хорошо.

— Женился. Маленький сын. Такой — младенец до года.

— И это тоже неплохо.

— Откуда ты берешь силы?

— А я как раз и не беру сил. Я слабая.

Он чуть морщится и молчит. Надо же, Тимофей в Голландии. Женился. Я любила его довольно долго, хранила электронные письма, рыдала от стыда. Боялась савиновского гнева и отвращения. Мечтала потрогать рукой Тимофеевы длинные волосы. Марусечка говорила: «Плюнь и дай!» Определенно была права. Но Марусечка смелая, а я трусливая.

— Ну вот, здесь я поживу какое-то время, — говорит Он, нажимая на брелок, открывающий ворота, — снял через агентство.

Рассматриваю большой дом строгих очертаний, ничего лишнего, фасад отделан каким-то камнем, чуть светящимся в темноте. «Розовый туф», — объясняет Он. Чугунный ажурный забор, невысокий. Почтовый ящик в форме паровоза.

Большая входная дверь, просто огромная, в два, что ли, этажа, хочется сказать: «Таких огромных дверей не бывает». Он прикладывает магнитный ключ. В незнакомом полумраке я неподвижно стою, позволяя теплому воздуху гладить мое лицо, я не тороплюсь. Торопится Он. Щелкает выключателем, свет голубой, даже синий, не очень люблю такой, предпочитаю теплые желтоватые тона. Моя шуба отправляется в шкаф-купе, если бы я высказалась насчет двери, то непременно продолжила: таких огромных шкафов не бывает!

Проходим вперед, пол из паркетной доски, пустое практически помещение, овальный стол, ярко-белый диван, два стула, барная стойка. Виднеется часть кухонной мебели, тоже ярко-белой.

— Выпьешь что-нибудь? — спрашивает Он, не дожидаясь ответа, заворачивает за угол и возвращается с бутылкой вина.

— Или виски?

— Вино, — отвечаю я.

Мы пьем вино и молчим какое-то время.

— Послушай. Я просто хочу с тобой поговорить. А потом посмотрим. Последние два года я встречался с девушкой, Кирой. Такое вот имя. Мне везет на редкие имена. Кира была много моложе. У нас сложились хорошие Тематические отношения. Виделись раз в две недели. Иногда реже. Иногда чаще. Потом Кира несанкционированно родила ребенка, у меня появилась дочь. Такое событие. После родов Кира потеряла интерес к роли нижней, наши встречи превратились в совсем ванильные. Кроме того, Кира требовала, чтобы я оставил жену и оформил брак с ней. Я этого делать не хотел. Не видел смысла. Часто ссорились. Уже не разговаривали нормально. Она кричала, потом плакала, я уходил. Наконец, вообще отказался от посещений ребенка, просто пополнял регулярно Кирин банковский счет. Стал посещать разовые сессии с… ну, желающие действительно находились. Она откуда-то узнала, ревновала. Выслеживала на такси, настигала, выкрикивала — что-то невероятное, фейерверки. Однажды позвонила, потребовала немедленного визита. Объяснила болезнью ребенка, дескать, приезжала «Скорая». Поехал. Подходя к подъезду, заметил Киру на балконе. Она держала в руках дочь, на девочке был яркий комбинезон. Увидев меня, она бросила ребенка на землю, крикнув что-то, я не разобрал. Вот что произошло чуть более года назад. Девочка умерла почти сразу. Киру признали невменяемой, лечат в спецклинике под Костромой. Я не навещаю, перевожу ежемесячно деньги. Такие дела.