Марина Полетика - Интернат для брошенных мужчин

Автобус из Большого Шишима в Горноуральск ходил два раза в день, на утренний она опоздала. Но зато дневной ходил не до автовокзала, где всегда было столпотворение и нервотрепка, а до центра, что соответствовало ее стратегическому замыслу. И уже через три часа Людмила Петровна стояла у выхода из подземного перехода, а рядом, на высоком парапете, на расстеленной газетке лежали букеты свежесрезанной сирени. Каждый был завернут в чистую белую влажную тряпочку. И самое странное, что Людмиле Петровне, выросшей с убеждением, что торговля – занятие, недостойное интеллигентного человека, отчего-то совсем не было стыдно. Было чуть страшновато – а вдруг прогонят милиционеры или еще кто – и весело. А еще очень приятно, потому что, как выяснилось, она придумала очень нужное и полезное дело: при виде ее букетов люди замедляли шаг, улыбались, ахали, качали головами, спрашивали, что за сорта. И начинали шарить по карманам в поисках кошелька. Уже через час девять букетов из десяти обрели счастливых и благодарных владельцев.

Последний, десятый, тоже недолго бы залежался, но тут к Людмиле Петровне подошел пожилой мужчина в видавшем виды, однако чистом пиджачке, аккуратных шерстяных брюках, шляпе и белых кроссовках, придававших его, как говорили ее ученики, прикиду неуместно-молодежный вид. «Наверное, внук отдал», – подумала, улыбаясь, Людмила Петровна.

– «Пока я жив, пока я молод, я буду вечно петь сирень! Весенний день горяч и золот, виновных нет в весенний день», – подойдя поближе, с выражением продекламировал старичок. – Это где же такая красота растет? – поинтересовался он, церемонно приподнимая шляпу. – Ведь не в городе же?

– Нет. Только в Большом Шишиме и только у меня в палисаднике, – не удержалась от хвастовства Людмила Петровна.

– Сударыня, вы такая красивая женщина, – снимая шляпу, отвесил комплимент старичок. Он был лысым, только немного пушка сохранилось за ушами. – Зачем вам это надо?

– Что? – растерялась она, не успев насладиться давно не слышанным ни от кого комплиментом.

– Продавать сирень. Очевидно, у вас материальные затруднения?

– Ну… да, – призналась Людмила Петровна, пытаясь сообразить, куда клонит собеседник. – Так получилось…

– Сударыня, такая красивая женщина, как вы, не должна испытывать материальных затруднений, – продолжил старичок. – У меня предложение: пойдемте ко мне – я живу вот в этом доме. – Он показал рукой на ближайшую пятиэтажку сталинской постройки. – Мы с вами познакомимся, выпьем чаю и…

Рассказа о дальнейших планах нежданного поклонника ее красоты и стихов Игоря Северянина Людмила Петровна дожидаться не стала. Она подхватила последний букет, скомкала газету и бросилась бежать, пробормотав что-то насчет автобуса. Автобус до Большого Шишима отправлялся через час двадцать, и все это время Людмила Петровна пряталась за киоском «Роспечати», опасаясь, что старичок окажется настойчивее, чем следовало.

Ей было смешно и даже приятно. Первый в ее жизни опыт розничной торговли оказался успешным: в кошельке лежали четыреста пятьдесят рублей (девять букетов по пятьдесят рублей, а она еще стеснялась, заламывая такую, по ее мнению, сумасшедшую цену), перед глазами возникали улыбающиеся, довольные люди, а в ушах звучало: «Вы такая красивая женщина». Может, конечно, старичок и с приветом, но то, что она красивая, ей никогда никто не говорил, даже муж в свое время. В общем, мелочь, а приятно. Всю дорогу домой, трясясь в автобусе по разбитой дороге, она прятала лицо в возвращавшийся с ней домой букет «Павлинки», чтобы другие пассажиры не видели ее счастливой улыбки. И бормотала, с трудом припоминая: Сирень и день! Как опьяненно звучите вы в душе моей! Как я на мир смотрю влюбленно, пьян сном сиреневых кистей…»

– Представляешь, мам, для горожан пятьдесят рублей – не деньги. Вмиг разобрали, – блестя глазами и уплетая за обе щеки ужин, взахлеб рассказывала о своих приключениях Людмила Петровна. – А уж сирени у нас с тобой! И между прочим, нарциссы у меня тоже не простые, особенно с оранжевым ободком, ну те, что возле вишни, жаль, отошли. Нет чтобы раньше мне догадаться. А мужчина этот очень приятный, между прочим, – беззастенчиво привирала Людмила Петровна. – Так возле меня и стоял. Вы, говорит, такая красивая. Стихи мне стал читать, представляешь? Чуть замуж не позвал. Смех!

– А я что говорила? – улыбалась мать. – Еще на свадьбе погуляем, не на Сашкиной, так на твоей.

– А что Сашка? – насторожилась Людмила Петровна. – Он тебе что-то сказал? Вот ведь негодник, от матери скрыл, а тебе…

– Да успокойся ты, заполошная! – всплеснула руками мать. – Ничего он мне не говорил. До того ли ему было? Просто к слову пришлось. А сама-то подумай: парню двадцать шесть, красивый, ладный, не пьет, не курит. Девки-то на таких сами вешаются. Я так думаю, Людмила, что и торговать он не для себя пошел. Для себя Сашка не пошел бы точно.

– А для кого?

– Для крали своей. Не иначе. А что молчит, так нынче у них порядок такой. Молчат, а родители и не суйся. Они ведь сейчас и свадеб не справляют, так живут. Не успеешь оглянуться – станешь бабкой.

– Да, – вздохнула Людмила Петровна, озадаченная открывшимися перспективами.

Мама, пожалуй, права: если сын молчит, это не значит, что у него никого нет. Скорее всего именно для этой городской девчонки он и бросился зарабатывать деньги. Девчонки нынче инженерами-то не очень увлекаются, им коммерсантов подавай. А она, дура наивная, радовалась, что после армии сын в институт поступил, диплом получил, работа у него хорошая и зарплата приличная, не пропадет теперь. А оно вон как обернулось…

– Погоди-ка, Людмила, дай глянуть… не вижу без очков. А вроде она! – Мать отобрала у Людмилы Петровны скомканную газету, которую та достала из кармана юбки и аккуратно разглаживала, занятая своими мыслями. – Ну точно, Настасья. Как ее по батюшке, не помню.

Людмила Петровна равнодушно смотрела, как мать водит пальцем по газетным строчкам, по слогам разбирая подпись под фотографией. Газету она купила в городе, чтобы не класть букеты сирени на пыльный парапет, а потом, убегая от старичка, сложила и сунула в карман.

– Она самая! – радовалась мать. – Краева Анастасия Михайловна. Люд, слышишь, это та Настасья Зюзева, что в шестьдесят втором вышла замуж за Пашку Краева, в Озерках, а Пашка отцу твоему родня, их матери – сестры двоюродные. Ты смотри, постарела как, я ведь ее сто лет не видела.

– Да ну ее, мам, – отмахнулась Людмила Петровна. – Сто лет не видела и еще сто лет не увидитесь. Больно надо.

– Нет, не скажи, – вдруг заулыбалась мать, тыкая пальцев в фотографию на помятой газетной странице. – Глянь, глянь! «Фермер Иван Краев с матерью, Анастасией Михайловной».