Лариса Райт - Золотая струна для улитки

– Ну, не хочешь, как хочешь… – Даже в телефонной трубке Андреа слышит, что Олег надулся. – Я уже обещал. Теперь все просто подумают, что я не хочу, чтобы у других было нечто подобное.

– А ты что, хочешь?

– Все равно такого же салона, как у меня, уже не получится.

– Да, не получится. Поэтому я не хочу.

– Будет другой, Андреа. Я же тебя разрекламировал. Сказал, что ты новый Хунде… Гудех… Хмунде…

– Хундертвассер?

– Точно. Откуда ты все знаешь?

– Хундертвассер созданием музыкальных салонов не занимался. Когда твоим друзьям понадобится построить завод [50], обращайся.

– Это окончательный ответ?

– Окончательный.

– Слушай, Андреа, может, на работе проблемы? Я договорюсь, начальство отпустит, ты же знаешь.

– Не в этом дело, Олег.

– Тогда в чем?

Музыкальный салон Олега – это ребенок Андреа и Марата, и рожать без Марата она не хочет.

– Знаешь, я женюсь…

– Поздравляю.

– Жаль, не на тебе.

– А ты не жалей.

– Не жалеешь? – Свекор кладет тяжелую ладонь на маленькую руку Андреа. Они сидят в уютном кафе в центре города.

– О чем?

– О принятом решении.

– ?

– Я об усыновлении, дочка. Воспитывать ребенка, да еще и неродного, одной, без мужа, непросто…

– Пабло – мой сын. Наш с Димом сын. Вы предлагаете мне отказаться от ребенка, которого выбрал Вадим?!

– Я предлагаю тебе еще раз подумать.

Прошло две недели после похорон. Свекровь уехала сразу после поминок, а свекор не торопится покидать Москву. Живет в гостинице, занимается какими-то делами. Андреа не интересуется, у нее нет времени. Андреа собирает бумаги, ездит в детдом, готовится к суду. Ей некогда думать о прошлом, все мысли о будущем, о маленьком мальчике, который ждет не дождется, когда мама заберет его домой. Андреа думала, весь мир ждет вместе с ней. И вот…

– Все уже решено. – Твердо и холодно.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. – Свекор моментально чувствует перемену настроения. – Ты, конечно, как и прежде, можешь рассчитывать, что у маленького Паблито будет дедушка.

Вежливый кивок.

– Давай забудем все, что я сказал. Я не с того начал. Может, тебе нужна помощь? Работа?

– Я уже устроилась.

– Куда?

– Санаторий, пять километров от Москвы по нашему направлению. У них свой ансамбль, нужен был гитарист.

Молчание.

– Я знаю, о чем вы думаете, но лучше молчите.

– Я молчу, Андреа. Но неужели тебе не…

– Мне не обидно и не страшно играть в безвестности ради того, чтобы быть с ребенком. Мне предлагали занять место Дима, предлагали поискать места в других группах, мне много чего предлагали, но я не хочу, понимаете? Не хочу мотаться по гастролям и видеть сына от силы два месяца в году.

– Ты не хочешь уехать, Андреа?

– Вы хотите, чтобы я… чтобы мы уехали?

– Просто в Испании будет лучше и тебе, и малышу.

Андреа мысленно представляет явление блудной дочери, не добившейся вселенской славы, да еще и с иностранным ребенком на руках.

– Возвращайтесь домой, Анатолий Сергеевич.

– Гонишь… Мне ведь некуда возвращаться, Андреа. Ты это знаешь. Некуда в отличие от тебя. Какой толк с того, что у гроба сына мы стояли рядом с женой, если за все время не сказали друг другу ни слова поддержки, не обменялись ни взглядом, ни жестом, не разделили ни вздох, ни слезу? Ты не рыдала на плече матери или сестры, но они не отпускали и не отпускают тебя ни на секунду. Ты запретила им приезжать, но живешь с телефоном, опираясь на родных людей. У тебя есть то, что называют домом, где тебя всегда ждут, где о тебе думают, переживают за тебя.

– Я сделаю все, чтобы они не переживали.

– Не в этом дело, Андреа!

А для нее – именно в этом. Действительно ли виновата сеньора Санчес в сложившемся у ее дочерей синдроме отличниц или натура у Андреа такая, но следующие три года станут для ее семьи теоремой, к которой несчастная одинокая женщина будет постоянно подбирать доказательства своего благополучия.

По обыкновению Андреа смотрит в окно, давая понять, что развивать тему не желает. Бесшумно помешивает сахар в остывшем эспрессо, разглядывает прохожих.

– Когда суд? – спрашивает свекор, помолчав.

– В начале марта.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Не стоит.

– У тебя все документы готовы?

– Да.

– Чему ты улыбаешься?

– Так… Скоро весна.

Осень нависла над Москвой тяжелыми тучами, пронизывающим ветром, холодной моросью и хмурыми лицами. В ненастные дни городская лихорадка сбавляет темп, улицы немного пустеют, полусонные люди прячутся от непогоды, машины замирают в бесконечных пробках. Москва, убаюкиваемая игрой дождя на железных крышах, погружается в меланхолию межсезонья.

Андреа увязла и барахтается в приставке «меж»: между временами года, между работой и домом, между домом и уже родным переходом, между кошачьей одеждой и музыкальными магазинами, между прошлым и будущим. Ее юный напарник тоже одурманен всеобщей депрессией: жизнеутверждающие напевы выводит похоронным голосом, приправляя эффект постной физиономией. Андреа вяло перебирает струны: пальцы одеревенели, кончики ушей и пальцев ног онемели. Надо что-то предпринимать – или искать другую сцену, или завязывать с выступлениями.

– Ты сегодня не в голосе. – Она прислоняет гитару к стене и пытается дыханием отогреть замерзшие руки.

– Вы тоже как-то не очень.

– Точно. Придется исправляться.

Андреа подхватывает инструмент, осматривает его, гладит корпус, ощупывает гриф, будто примеряет на себя возможности гитары и одновременно просит у нее разрешения поделиться своими. Она прижимает инструмент к телу, сливается с его изгибами, готовится превратить плоскую деревянную грушу в ритм. Андреа начинает играть и чувствует: до прежнего звучания не дотягивает. Чувства не перекликаются с музыкой, не переливаются через край. Надрыв отсутствует, эмоции зажаты. Грусть обделена трагизмом, радости не хватает веселья. В музыке нет четкости, а во фламенко так не должно быть. Там либо «да», либо «нет», и никаких «может быть». Она знает, на что способна, но Сережа даже такую игру слышит в первый раз.

– Здорово! – В голосе за открытым восхищением отчетливо слышна плохо скрываемая зависть.

– Знаешь, сегодня я действительно как-то не очень. Могло быть лучше.

– Куда уж лучше. По-моему, просто идеально!

– Нет, чего-то не хватает.

Андреа прекрасно знает чего. Она живет, играет, иногда поет, но для того, чтобы эти глаголы наполнились красками, их должен подхватить огненный танец, обернуть широким плащом, увести за торопливыми, настойчивыми дробями, подхватить полами длинной размашистой юбки и смахнуть легкими перьями веера последние неуверенные ноты с пюпитра ее судьбы.