Татьяна Воронцова - Невроз

Наутро Лео позвонил мне: «Наш друг доволен тобой. Какие у тебя планы на вечер?»

Я только-только продрал глаза, но все же сумел сообразить, что если не упущу свой шанс, к вечеру стану богаче еще на пару сотен зеленых. «Я в вашем распоряжении, сэр».

Он одобрительно хмыкнул. «Тогда ровно в девять. Адрес ты знаешь».

Не знаю, сколько он имел за посредничество, но ведь и меня не обижали. И вечером я вновь поехал на Кутузовский проспект.

Он умолк, чтобы закурить. Рита обратила внимание на то, что у него дрожат руки. Раньше такого не случалось. Сделав первую затяжку, он прищурился и медленно сцедил дым сквозь зубы. Лицо его было бесстрастным, даже чересчур.

– Все повторилось?

– Совершенно верно. Клиент ни на йоту не отступил от сценария. Сложенный вчетверо лист бумаги, исчерпывающие указания... кушетка, ремень, салфетки для лица.

Застегивая рубашку, я поморщился, и «господин» это заметил.

«Вчера, когда ты вышел от меня... ты смеялся, я видел. Сегодня тебе уже не так смешно?»

«Нет, – ответил я спокойно. – Совсем не смешно».

Он кивнул. «Жду тебя завтра в это же время».

До того как он произнес эти слова, я уже решил, что с меня хватит. Но теперь, взглянув ему в глаза, понял, что не могу не прийти. Это был вызов, который мне бросала жизнь в лице этого мелкого извращенца, как бы пафосно это ни звучало, и я должен был принять его. К тому же не следует забывать о деньгах.

– Вы всегда принимаете вызов, Грэм?

– Только когда чувствую, что иначе нельзя. И всякий раз это приходится делать вопреки собственному желанию, точнее, НЕжеланию. Это нормально, не правда ли? Человек ведь не любит трудностей. В глубине души он стремится лишь к покою и удовольствиям.

Итак, я пришел и на следующий день, и через день... Бывало, он не приглашал меня по нескольку дней, и я начинал надеяться, что он наигрался, но потом на дисплее моего телефона опять загорался номер Лео, и мне приходилось бросать все и двигать на Кутузовский, чтобы опять стоять на коленях, слушая свист ремня, а потом утираться салфетками. Все это было однообразно до тошноты. Мало-помалу я приходил к выводу, что парень начисто лишен воображения.

«С тобой это делали раньше?»

«Нет, никогда».

«Это доставляет тебе удовольствие?»

«Нет».

«Это хорошо. Если бы ты получал удовольствие, за что бы я платил тебе деньги?»

Услышав эти слова, я понял, почему он живет один.

– «Господин» все время относился к вам с такой неприкрытой враждебностью?

– Нет, почему же. Со временем он оттаял и даже начал предлагать мне выпить.

– До обязательной сцены с ремнем и салфетками или после?

– После, конечно. Мы сидели в шезлонгах на балконе, курили и болтали о том о сем. В один их таких вечеров он поинтересовался, не слишком ли сурово он обходится со мной. Я посоветовал ему не заморачиваться на этот счет. Он ухмыльнулся: «А ты довольно хладнокровная бестия». Бестия... Мне это понравилось.

Грэм вновь сделал паузу, на этот раз чтобы перевести дыхание, и Рита почувствовала, что тонкая трикотажная маечка, которую она надевала под жакет, прилипла к телу. Так реагировать на банальную в общем-то историю... Но она реагировала не на историю, вот в чем беда, она реагировала на рассказчика.

– Чем закончилось ваше своеобразное сотрудничество?

– Я прилично заработал, он развлекся. Оттянулся на все сто. Может быть, наше, как вы выразились, сотрудничество продолжалось бы и дальше, но в один прекрасный день он, как та старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке», пожелал заполучить меня в безраздельную собственность, и пришлось по-быстрому делать ноги.

– Что значит «заполучить в безраздельную собственность»?

– Как пуделя. Как престижную иномарку. Как диван-кровать. Дистанция между нами постепенно сократилась. Не настолько, конечно, чтобы нас можно было назвать приятелями или любовниками, но и чужими друг другу мы уже не были. Я видел его насквозь, знал наперечет все его мерзкие привычки и постыдные желания. Он чувствовал, когда можно зайти чуть дальше, чем предусмотрено сценарием, а когда лучше не рисковать. Мы понимали друг друга, несмотря на щекотливость ситуации.

Как-то раз, прежде чем отвесить мне обычные несколько ударов, он защелкнул на моих запястьях наручники. В другой раз вместо ремня воспользовался хлыстом. Я не сказал ни слова. Взял деньги (вознаграждение было щедрым) и ушел. Видимо, его это вдохновило, потому что дня через три, когда я снова явился по вызову, он прямо с этого и начал. Уложил меня на кровать (для этой цели мы переместились в спальню), защелкнул наручники, пропустив цепочку между загогулин кованой железной спинки в стиле модерн. Потом театральным жестом разорвал на мне рубашку, обнажив спину. Поскольку при мне была еще легкая спортивная куртка, я не очень расстроился. На деньги, что он мне платил, можно было купить целый чемодан таких рубашек. Мы обменялись ритуальными фразами, которые должны были помочь нам обоим войти в роль, и вдруг, вместо того чтобы приступить к обычной процедуре, он погладил меня по голове (я почувствовал, как дрожат его пальцы) и предложил переехать к нему. Честно, без дураков. Он готов кормить меня, поить и одевать, оплачивать мой досуг и дальнейшее образование, возить меня по заграницам, словом, заботиться как родная мать. Ну? И что я об этом думаю? Я сказал, что он больной сукин сын.

Он кивнул и попятился. В глубине души он, конечно, был готов к такому ответу. «Ты продажный щенок, возомнивший себя порнозвездой, – заговорил он очень тихо, и от звука его голоса у меня мороз пошел по коже. – Думаешь, нашел дурака, которого можно выдоить досуха, а потом отбросить, как жестянку из-под колы? Смазливая дрянь. А ведь у тебя наверняка есть мать и отец. Любящие родители, которые знать не знают, каким образом их драгоценное чадо зарабатывает на сигареты. Ладно... Я, конечно, тебе не отец, и вообще, дерьмо дерьмом, но кое-что я могу для тебя сделать. Думаю, это пойдет тебе на пользу».

Что было дальше, нетрудно догадаться. Мой господин, в соответствии с библейскими рекомендациями, не давал отдыха руке своей до тех пор, пока не почувствовал себя полностью удовлетворенным. Не помню, как я оделся и вышел на улицу. Уже стемнело. Моросил мелкий дождь. Я был весь в поту, меня била неукротимая дрожь, и прежде чем ловить такси и вообще проявлять какую-то двигательную активность, пришлось присесть на крашеную деревянную скамейку около подъезда. Думал ли я о чем-нибудь? Точно сказать не могу. Преобладающим чувством был стыд. Странно, не правда ли? Я не стыдился того, что этот хрен собачий по два-три раза в неделю заливал мне лицо спермой, но то, что он оказался свидетелем и причиной моего позора, доводило меня буквально до помешательства. Нет, я никогда не отличался стойкостью, а временами и вовсе вел себя как девчонка (так ведь говорят о мальчиках, впадающих в ступор при виде шприца или инструмента стоматолога?), однако в данном случае проявить выдержку казалось мне делом чести. Не спрашивайте почему. Вариантов ответа может быть слишком много. Слишком много, чтобы считать какой-то из них правдивым.