Марина Порошина - Почти карнавальная история

Профессиональный термин неожиданно привел Марго в рабочее состояние, и она обнаружила, что стоит посреди двора, сжимая в руках сотовый телефон. А перед ней стоит… Шустрый. Молчит и смотрит вопросительно – ждет, когда она вернется из своих мыслей.

– Опять вы? – усмехнулась Рита. – А как же Вера? И «Зимний сад»?

– Да это я так… прикололся, – нехотя сознался Шустрый. – Верка с любовником своим на Гоа. Все куда-то слиняли, я не хотел один Новый год встречать, как лузер, вот и приперся к вашей подруге. С деловым предложением. Я ее раньше знал… по работе. Она ничего… А столик и вправду заказан. Я вас и жду. Глупо, конечно, но, думаю, вдруг вы ночевать не останетесь – и вот. Как чувствовал! Пойдемте, а?

– Нет, – отказалась Рита. – Сил нет.

– Они вас выгнали, что ли? – догадался Шустрый. – Блин, в пятом часу…

– Что вы, я сама ушла. Ирина просила остаться.

– А вы?

– А я не осталась. Понимаете, я виновата перед ней. Очень. И если она еще расспрашивать начнет, что да почему, я соврать не смогу, а правду скажу – вообще свиньей выглядеть буду. Вот и сбежала.

– Вы никогда не будете выглядеть свиньей! – убежденно произнес Шустрый.

– Вот это комплимент! – порадовалась Марго. – В жизни таких не слышала. Не то что этот сказал… старлей, как его? Ну, фант ему выпал – комплимент. Это ведь он в мой огород камень, насчет энергичных…

– Да черт с ним! – отмахнулся Шустрый. – Много он понимает! Мне же фант выпал ваше желание выполнять, а вы сказали, чтоб я вас домой отвез. Можно, я отвезу? Или у вас другое уже желание?

Шустрый смотрел так просительно, что Марго не выдержала и улыбнулась:

– Нет, желание прежнее. Поехали домой. Вы на машине?

Забравшись в уютное тепло нагретого салона, Марго вполне оценила навороченный «мерс», не хуже, чем у нее самой (а ведь о мужчине вполне можно судить по его машине), и расслабилась: а чем черт не шутит, он – Шустрый, она – Мамай, два сапога пара. К тому же мальчик смотрит на нее с таким смешным обожанием! И так готов к услугам. Ну что ж, поможет пережить уход Буликова, раз она запасных вариантов так и не удосужилась подготовить. Пока сойдет и этот. А там видно будет. Тем более, фант выпал, а Рита верила в счастливую судьбу и в хорошие приметы.

Про отражение в стекле она же не знала.

Ирина и Петрухин, оставшись одни, какое-то время молча стояли в прихожей. Потом Ирина, спохватившись, предложила:

– Хотите кофе? А то я уже просто с ног падаю. Как-то странно кончился вечер. Хотя, впрочем, начался он тоже странно.

– Это точно, – согласился Петрухин. – За кофе спасибо, не откажусь. Если можно.

– А вот Лев Николаевич сказал бы: «Сидите-сидите, я сам все приготовлю», – засмеялась Ирина.

– Он хороший человек, порядочный. Зря вот только ходит по таким объявлениям.

– Он впервые. От отчаяния. От одиночества и никомуненужности, – заступилась Ирина. – Вы подождите, пожалуйста, в комнате или в кухне. Я переоденусь. Надоело мне в этом платье.

– Нет, что вы! Платье отличное, – возразил галантный участковый. – Я такого никогда не видел.

– А оно из музея. Евстолия Васильевна принесла. И свое тоже, – пояснила Ирина.

– То-то я смотрю… – непонятно подытожил Петрухин.

– Она вернет! – поспешно заверила его Ирина. – После праздников.

И ушла переодеваться. Платье почему-то перестало ее развлекать. И стало как-то неловко сидеть, все время хотелось что-то поддернуть или поправить. Гости ушли, праздник кончился, и Ирина сразу почувствовала себя ряженой. Недаром она всегда не любила первое января: голова болит, спать надоело и вставать лень, недопитое шампанское, которое пить нельзя и вылить жалко, вчерашние салаты, немытая посуда… И все, что еще вчера казалось таким осмысленным и важным, первого января не имеет ровным счетом никакого значения – как, например, это платье.

Ирина переоделась в длинную юбку и блузу – это был летний костюм, выведенный в отставку и доживавший свой век в почетной должности «домашней одежды для гостей». Последний раз она надевала его в сентябре, когда приезжали Юлькины новые родственники, а с тех пор никто к ней в гости не приходил. Волосы собрала в хвостик – довольно коротенький и смешной, но ей так надоели весь вечер своевольничавшие волосы – между прочим, пушистые и красивые, как у Юльки. Сбоку немедленно спустились два как будто нарочно выпущенных завитка. Задумчиво переводя взгляд с туфель на домашние тапочки, выбрала компромиссный вариант – шерстяные носки, которые напялила с огромным удовольствием. Посмотрела на себя в зеркало и решила, что сорока лет ей никак не дашь. Особенно с хвостиком и при таком освещении.

Бесшумно ступая, она отправилась искать Петрухина – интересно, чем он занимается в ее отсутствие? Чинно сидит, потупив взор? Уставился в телевизор? Озирается по сторонам, пытаясь понять, какой у хозяйки характер? Не угадала: Петрухин играл на гитаре. Он сидел к ней спиной, неловко, бочком примостившись на край стула, он склонился над гитарой, как над ребенком, и бережно перебирал струны. Гитара в его руках разговаривала тихо, как-то доверительно и нежно, совсем по-человечески. Ирина долго стояла в дверном проеме, слушала, пока ей не стало совсем грустно. Ну вот, а собирались кофе пить. Она решительно вошла в комнату и спросила с шутливой укоризной:

– Вы замечательно играете. И мама у вас директор музыкальной школы. Как же вы в участковые-то попали?

– Исключительно по вредности характера, – отложил гитару Петрухин. И улыбнулся так, как Ирине хотелось – совсем не смущенно, а просто так улыбнулся, потому что его позабавил ее вопрос.

– Ну как, как? – настаивала Ирина, поняв, что из неболтливого старшего лейтенанта интересующую ее информацию придется вытягивать клещами. Но ведь любопытно же!

– У меня еще и отец преподает в музыкальном училище, – нагнетал обстановку вполне довольный собой Петрухин.

– Гитару? – изумилась Ирина.

– Нет, скрипку. Они с мамой очень хотели, чтобы и я на скрипке. Но я орал и залезал под стол, когда меня пытались заставить играть на скрипке. Я ее ненавидел! И хотел, как все наши пацаны, ходить на самбо. Или на хоккей. Но родители и слышать не хотели, боялись, что попаду в плохую компанию. Или что руку сломаю. Так года два воевали. А потом мы договорились: они не пристают ко мне со скрипкой, а я соглашаюсь учиться играть на гитаре. Мне казалось, что гитара – это все-таки не так позорно, как скрипка. А на самбо я все равно ходил, тайком.

– И что? – понизив голос, как заговорщик, спросила Ирина, как будто Петрухины-старшие могли ее услышать. Она сама была очень послушной девочкой и без особого энтузиазма занималась только в тех кружках, в которые отводили ее родители, вот и танцы остались только детской мечтой. Поэтому дерзкое самоволие Петрухина показалось ей очень привлекательным.