Ребекка Серл - Через пять лет

Я бросаю на пол сумку. Присаживаюсь на диван и разражаюсь слезами. Захожусь надрывным, отчаянным ревом.

– Ну-ну, – успокаивает она меня. – Тише, тише. Что бы там ни случилось, все наладится.

Разумеется, она заблуждается. Ничего уже не наладится. Но когда Белла меня утешает, это неимоверно приятно. Никто не умеет так ласково поглаживать меня по спине, тихо сдувать упавшие мне на лицо волосы и шептать на ухо ободряющие слова.

Надо же, как все перевернулось. Встало с ног на голову. Раньше я и подумать не могла, что буду рыдать в ее объятиях. Раньше роль утешителя отводилась мне, и Белла обливалась слезами у меня на плече, оплакивая разрыв с очередным парнем или ссору с родителями. Я считала, что защищать Беллу – моя прямая обязанность. Кому, как не мне, полагала я, ограждать ее, взбалмошную, легкомысленную и безответственную, от всех тягот жизни? Кому, как не мне, сильной духом, уравновешивать слабости ее прихотливой натуры? Но я обманулась: сильной была вовсе не я, а Белла. Потому что только сильный не боится рисковать, преступать границы, жить по велению сердца, а не разума и пить чашу страданий до дна. Но как же это невообразимо тяжело. Такое чувство, будто в моей душе бушует смертоносный ураган. Боюсь, я этого не переживу.

– Переживешь, – шепчет Белла. – Уже пережила.

И я понимаю, что говорю вслух. Время идет, а мы так и сидим на диване: я, свернувшись калачиком у нее на коленях, и она – склонившись надо мной. Мы боимся шелохнуться, боимся спугнуть это прекрасное мгновение, то самое мгновение, которое так и хочется поймать, запечатлеть, сохранить и продлить на веки вечные, на всю оставшуюся жизнь.

Любовь плевать хотела на будущее.

И на краткий миг мы действительно забываем о том, что нас ждет впереди.

В первых числах декабря я переезжаю к Белле и поселяюсь в гостевой, где на стенах до сих пор сохранились нарисованные Беллой облачка. Аарон помогает мне перетащить вещи. Дэвида нет. Запаковав последнюю коробку, я оставляю на столе послание. Он может выкупить мою долю или же мы можем продать квартиру – решать ему.

«Прости», – пишу я.

Я не жду, что он мне ответит, но через три дня получаю от него письмо с парочкой дельных предложений и припиской: «Пожалуйста, держи меня в курсе, как обстоят дела с Беллой. Дэвид».

Так, в одночасье, все летит в тартарары – и годы нашей жизни, и совместные планы. Теперь мы с Дэвидом лишь незнакомцы. Разве могла я предвидеть, что мы станем чужаками?

Клиника. Работа. Дом.

Мы с Беллой, усевшись на ее постели, безостановочно, словно попкорн, поглощаем романтические комедии начала нулевых. Беллу тошнит. Иногда она так слаба, что не в состоянии повернуть голову. У нее совсем пропал аппетит. Снова и снова я до краев заполняю миски мороженым. Но оно тает, и я выливаю молочную жижу в унитаз.

– Гангренозные язвы, открытые раны, вкус желчи, – бормочет Белла, закутавшись в одеяло. Ее знобит.

– Нет, – отвечаю я.

– Лекарства, льющиеся в мои вены. Вены, что пылают огнем. Боль, поднимающаяся вверх, по позвоночнику, вгрызающаяся в кости, перемалывающая их.

– Нет и нет.

– Вкус блевотины во рту, чувство, будто с меня живьем сдирают кожу. Невозможность дышать.

– Стоп.

– Так и знала, что ты сломаешься на дыхании, – торжествует Белла.

Я склоняюсь над ней. Обещаю:

– Я тебя не оставлю.

Она вскидывает на меня глаза: испуганные, запавшие. Шепчет:

– Не знаю, как долго я еще продержусь.

– Ты продержишься, Белла. Ты выдержишь.

– Я просто теряю время. Время, которого у меня и без того мало.

Я думаю о ней. О ее жизни. О том, как она бросала учебу. Как срывалась в Европу по первой прихоти. Как влюблялась, разочаровывалась и снова влюблялась. Как не заканчивала начатое.

Может, она догадывалась. Догадывалась, что нельзя тратить время на бессмысленное прозябание: аккуратно выстраивать свое будущее, тщательно соизмерять каждый предстоящий шаг, прозябать на нелюбимой работе, заниматься тем, к чему не лежит душа. Возможно, она знала, что линия ее жизни оборвется ровно посередине.

– Ничего подобного, – яростно возражаю я. – Времени у тебя навалом. Ты ничего не теряешь.

На следующую ночь Аарон спит рядом с ней, а мы со Сведкой неслышно кружим по квартире в вальсе молчаливой дружеской поддержки.

Неделю спустя, возвратившись домой, я обнаруживаю, что все мои коробки из гостевой исчезли. Не осталось ровным счетом ничего – ни моей одежды, ни даже банных принадлежностей.

Белла спит. Теперь она спит почти целыми днями. Сведка бесцельно слоняется от ее спальни до кухни и обратно.

Я звоню Аарону.

– Приветик, – здоровается он. – Ты где?

– Дома. Но куда-то делись все мои вещи. Ты что, перенес коробки вниз, в подвал?

Аарон затихает, и единственное, что я слышу в трубке, – его прерывистое дыхание.

– Мы можем где-нибудь пересечься? – спрашивает он.

– Например?

– У тридцать седьмого дома на Бридж-стрит.

– В доме, где Белла купила апартаменты?

Глубоко-глубоко внутри, под ребрами, у меня что-то тревожно сжимается. Если бы я верила в интуицию, то решила бы, что это она.

– Ага.

– Нет, – отказываюсь я. – Не могу. Надо выяснить, что стряслось с моими вещами, я должна…

– Данни, ну пожалуйста, – умоляет он. Внезапно голос его отдаляется, звучит словно издалека: с другого конца света или из другого времени. – Так захотела Белла.

Ну как тут откажешь?

Аарон, с сигаретой в руках, ждет меня у подъезда.

– Не знала, что ты куришь, – изумляюсь я.

Он недоуменно таращится на зажатую в пальцах сигарету, словно не понимая, откуда она взялась, и озадаченно хмыкает:

– Да я и сам не знал.

В последний раз я была здесь цветущей весной, когда все благоухало, утопало в зелени и своевольная река несла вдаль свои бурные воды. Сейчас же… От произошедшей метаморфозы у меня тоскливо щемит сердце.

– Спасибо, что пришла, – благодарит Аарон.

На нем джинсы и, несмотря на пронизывающий холод, распахнутый на груди пиджак. У меня же из-под шарфа и натянутого на глаза капюшона наружу высовывается только кончик носа.

– Зачем ты меня сюда позвал?

– Сейчас увидишь.

Он отбрасывает окурок, затаптывает тлеющий огонек и ведет меня к знакомой двери. Мы заходим в шаткий, дребезжащий лифт и поднимаемся на площадку.

Аарон подходит к квартире, достает ключи, и я еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить их из его рук. Остановить его. Не допустить того, что вот-вот произойдет. Но я будто оледенела. Руки не повинуются мне, я не могу пошевелить и пальцем. Дверь распахивается, и квартира, та самая квартира, что столько лет была запечатлена в моем сердце, предстает передо мной во всем великолепии.