Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

Прошла неделя после аварии. В этот день, придя в больницу, я встретила врача и подошла к нему, поскольку меня волновало отсутствие у Ксавье какой бы то ни было динамики.

— Как он, доктор?

Врач был немногословен, но я отметила его озабоченный вид, и сердце сжалось.

— Послушайте, объективно у него неплохие показатели, и теоретически ваш муж должен был восстановиться лучше, но он абсолютно апатичен. Мы сделаем дополнительные анализы, чтобы исключить негативные последствия черепно-мозговой травмы. Пока поводы для волнения отсутствуют.

Он издевается, что ли?! Но врач испарился прежде, чем я смогла выудить у него какую-либо информацию. Когда я вошла в палату, Ксавье был привычно погружен в сон. Я села на свое постоянное место в кресло, но сперва поцеловала его в лоб.

— Здравствуй, — едва слышно прошелестел он.

Я нежно погладила его по волосам.

— Как ты себя чувствуешь?

Он не ответил, но открыл глаза, затянутые пеленой, как и всю эту неделю. Когда я увижу прежнюю искру в их изумрудной зелени?

— А ты, Ава?

Я просияла, у меня затеплилась надежда. Впервые за все эти дни Ксавье задал мне такой вопрос. Может, приходит в себя?

— Я держусь… Все, чего я хочу, это чтобы ты пошел на поправку… Все за тебя беспокоятся, Ксавье. Врачи проведут новые обследования…

Он зажмурился, желая оградить себя от объяснений, и погрузился в свои нездешние миры.

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Вскоре он уснул, а может, притворился, что спит, чтобы я его не трогала.

Вторая половина дня тянулась бесконечно долго. Я хотела, чтобы что-то произошло, чтобы Ксавье поговорил со мной, хотела дождаться от него реакции. Как поделиться с ним своей энергией? На меня наваливалось одиночество, а еще — отчаяние. Ксавье обретался где-то далеко-далеко, и всплывали неизбежные сомнения, возвратится ли он однажды. Я отругала себя за недостаток терпения и упрекнула в том, что к концу всего лишь первой недели совсем утратила выдержку.

— Не приходи завтра, — неожиданно заявил он, как раз когда я забеспокоилась, не пора ли ехать домой.

Я притворилась, что его предложение насмешило меня, наклонилась и сделала вид, будто глажу его по груди.

— Можешь сбежать, если не хочешь, чтобы я здесь появилась завтра или в любой другой день.

Я встретила его сумрачный взгляд.

— Мне некуда спешить. Отец взял на себя галерею, — уже серьезно объяснила я. — Сейчас это для меня отнюдь не главное.

— Лучше будет, если ты пойдешь домой.

Сердце заныло, но я нарочито иронически покивала, изо всех сил стараясь добавить капельку обыденности, нотку легкости. Больше не разговаривать с ним как с больным, может, так я пробьюсь к нему и заставлю стать прежним.

— Еще рано, и меня пока никто не гонит.

— Скоро заявятся. Зачем тебе сидеть, если я все равно сплю?

Предательские слезы застали меня врасплох.

— Не плачь, Ава, прошу…

— Извини…

Его лицо напряглось, он попытался пошевелиться, но у него не получилось. Спустя несколько нескончаемых секунд я немного успокоилась, кивнула и прикоснулась поцелуем к его губам. И медленно, очень медленно, чтобы украсть хоть несколько мгновений рядом с ним, надела пальто. Он с трудом вымучил слабую улыбку, но, судя по всему, даже это причинило ему боль. Я же не сумела выдавить ни слова, все силы отняло ощущение, что он меня оттолкнул, выставил за дверь. Он хотел остаться один. Как каждый вечер, я стала пятиться к выходу, продолжая смотреть на него, чтобы до самого конца оставаться с ним. Он дернулся, с усилием приподнял голову:

— Подожди!

— Что? В чем дело, Ксавье?

Мое сердце наполнилось надеждой: он захотел, чтобы я осталась. Но она просуществовала недолго. На меловом лице мужа проступила маска гнева и страдания.

— Возьми в шкафу мои вещи.

— Какие вещи?

— То, в чем я был в вечер аварии, они принесли их сегодня утром. Не хочу их больше видеть, сожги, избавься от этого дерьма.

По моей спине скатились капли холодного пота. Я с усилием, словно автомат, прошагала к шкафу. Мне удалось подавить дрожь. Его одежду запихнули в большую сумку из непрозрачного пластика. На дне шкафа лежал шлем, на котором остались следы сильнейшего удара: разнесенный вдребезги щиток, отколовшаяся краска.

— Они не хотят говорить мне, в каком она состоянии…

Я сразу поняла, о ком он.

— Ксавье, умоляю… хватит уже зацикливаться на этой женщине.

— Ава!

Откуда в нем столько ярости? Я резко развернулась к нему, и меня осенило. Дело было в чувстве вины.

— Быть может, я ее убил!

Его голос звучал надтреснуто, хрипло, был одновременно сильным и слабым. Это вообще был не его голос. Я в ужасе застыла. Целиком и полностью сконцентрировавшись на Ксавье, я отказывалась допускать мысль о том, что в результате аварии некая женщина, возможно, при смерти, что она жена и, быть может, мать. Перед моим внутренним взором промелькнуло лицо ее мужа, которого в последнюю неделю я видела каждый вечер. Если бы она действительно умерла, он бы набросился на меня с кулаками.

— Все ясно, — продолжил он дрожащим голосом. — Ты отказываешься отвечать, потому что она умерла и ты это скрываешь!

— Да нет же! Конечно нет, я уверена, что она жива.

— Откуда ты знаешь?

Я мысленно поклялась себе, что не стану избегать разговора, если встречу мужа велосипедистки. Я опять наклонилась над Ксавье, поцеловала и погладила его лицо нежно-нежно.

— Не переживай заранее, а я сегодня или завтра найду способ все узнать. Лежи, отдыхай.

Но он, который еще совсем недавно вообще или почти ничего не говорил, теперь не мог остановиться.

— Если она умерла, если она умрет… я буду убийцей…

— Нет, ты не будешь убийцей ни при каких условиях, ты же не хотел, чтобы случилось то, что случилось. Я это знаю, и ты это знаешь…

Но он меня не слушал, он меня не слышал. Его грудь поднималась все быстрее и быстрее. Он впал в панику и бесполезно изнурял себя — он был еще слишком слаб, чтобы справиться с мучительными страхами. Я пообещала себе: что бы ни стряслось, пусть даже самое страшное, я не потеряю своего мужа — продолжу бороться за него, за его выздоровление, за то, чтобы он сохранил рассудок.

— Ксавье… успокойся, любимый…

— Нет…

— Посмотри на меня, — приказала я, повысив голос.

Он послушался и заплакал.

— Мне кажется, я пару раз пересекалась с ее мужем. Вид он имел не лучше моего, но не был в отчаянии. Не могу себе представить, чтобы его жена умерла, разве что он потрясающе владеет собой. И если бы случилось худшее, он бы не оставался в больничных коридорах неделю спустя. Ты ее не убил…

Завладевшее его телом напряжение понемногу спало, я продолжала гладить его лицо и держать за руку, я тихо повторяла ему все известные мне слова любви, в конце концов его дыхание стало ровным, нормальным, и он уснул. Я прошептала ему на ухо последнее «люблю тебя» и собралась уходить. Оставалось забрать его вещи, чего мне совсем не хотелось, но выбора не было. Я должна взять это на себя ради него, чтобы они больше не попались ему на глаза. Молния была застегнута, содержимое сумки скрыто от меня; надо будет вооружиться храбростью, чтобы все вынуть. А вот его каску придется взять в руки. Сколько раз я подавала ее Ксавье? Я привычно положила каску на предплечье, придерживая ладонью, и кожей ощутила отколовшуюся краску; развалившийся щиток гипнотизировал меня, точь-в-точь зияющая пустота, заставлял смотреть на картинки, которые я упорно отвергала: падающее с размаху тело Ксавье с силой ударяется об асфальт, скользит по нему, ломается. Этот проклятый щиток заодно показывал мне и тело женщины, не имеющей лица, для меня остающейся незнакомкой. В каком состоянии ее тело сейчас? И что будет с Ксавье, если ее сердце перестанет биться?