Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

Я убедилась, что дети заснули крепким сном, и пошла за вещами Ксавье; приехав из больницы, я оставила их в гараже. Шлем я спрятала в углу — там уж точно никто, кроме меня, не будет его искать. Я собрала всю свою храбрость, подхватила его одежду и направилась с ней в гостиную. Месье, не отходивший от меня ни на шаг, уселся рядом. Как только я поставила сумку на пол, он зарылся в нее мордой и жалобно заскулил. Неизвестно откуда появилась Мадемуазель, принюхалась, мяукнула и вскочила на кофейный столик.

— Вы мне поможете?

Я запустила руку в сумку и застыла. То, что я собиралась сделать, было неправильно. Зачем он отдал мне свои вещи, как если бы умер? Ксавье жив! Еще несколько часов назад я была с ним, разговаривала, целовала его. Первым, на что наткнулась моя рука, были джинсы, я схватила их и вытащила, зажмурившись. Долго настраивалась, заставляя себя посмотреть, а увидев, еле удержалась, чтобы не завопить от ужаса и не отбросить подальше от себя. Они были разорваны, разрезаны, но не это ошеломило и напугало меня: большие пятна крови и задубевшая от нее ткань — вот что действительно нагоняло ужас. Меня затошнило от агрессивности когда-то красного, а теперь почти черного цвета. Остальная одежда была в таком же жалком состоянии. Я вспомнила Ксавье утром в день аварии. На нем был темно-синий свитер, который он так любил и который ему очень шел. Почему я тогда не прижалась к нему, я бы ощутила сквозь шерсть тепло его кожи? Единственная вещь, которую авария более-менее пощадила, это кожаная куртка: рукава, хоть и протертые почти до дыр, все же его защитили. Я не забыла день, когда подарила ее Ксавье: мой подарок был продиктован эгоизмом и предусмотрительностью. Идя к мотоциклу, Ксавье надевал первую попавшуюся куртку или первое попавшееся пальто. Он не то чтобы не верил в защитные свойства кожи, но отговаривался тем, что ему некогда. Поэтому я потратила на покупку этой куртки собственное время. Развернув пакет, муж тут же надел ее: она идеально подошла ему по размеру, и Ксавье в ней был очень красивым. Он театрально напряг мускулы, мы посмеялись, мы так весело тогда смеялись, и он поблагодарил меня за то, что «обеспечила защитой». Получается, на самом деле я не смогла его защитить. Я нашла перчатки, те самые, которые протянула ему перед выходом. Они не справились с ударом и асфальтом и были разодраны в клочья. Как и ремешок его часов, циферблат которых разбился. Эти часы ему подарил мой отец по случаю нашей свадьбы, и Ксавье очень дорожил ими. Зная Ксавье, я не сомневалась, что он будет винить себя и в поломке папиного подарка. На дне сумки оставались только ключи от ветлечебницы и от дома и еще бумажник. Его обыскали, вывернули наизнанку, опустошили. По-видимому, полицейские, которые приехали на место ДТП, искали документы Ксавье, чтобы выяснить, кто он. Я положила бумаги на место. Все. Я сумела дойти до конца.

Перед тем как отправиться спать, я выбросила то, что нужно было выбросить, то есть все, включая куртку — которую, кстати, можно было починить. В мусорный бак полетели абсолютно все вещи, слишком много дурных воспоминаний к ним прилипло. Я уже собиралась сунуть бумажник к себе в сумку, чтобы завтра отнести его Ксавье, и вдруг похолодела. Я быстро высыпала содержимое и убедилась, что кое-чего не хватает, кое-чего, что было очень дорого мужу. Его талисман. Каждый год перед поездкой Ксавье маниакально проверял, не забыл ли его, убеждался, что он будет всегда с ним. Куда же он делся? Где сейчас этот снимок нашей четверки? Фотография, которую он носил у себя на сердце, в любых ситуациях, что бы ни случилось. А теперь она исчезла. Для кого-то это ничего не значащий пустяк, но только не для меня. Ксавье нас потерял, мы его потеряли. Кто-то выбросил это фото семьи, счастья и любви. Никто не заметил затерявшуюся бумажку, никто не догадался, насколько она важна. Возможно, это воспоминание о нас осталось после вечера аварии валяться на улице, в канаве, или его выбросили в мусорный ящик, порвали на мелкие клочки, в любом случае снимок был потерян навсегда. Я ни под каким предлогом не должна говорить об этом Ксавье, ему нельзя знать, что фото исчезло. Дождусь, когда ему станет лучше или когда он сам о нем вспомнит.

Месье и Мадемуазель проводили меня в нашу спальню, и сегодня я не возражала, хотя обычно это запрещалось. Я нуждалась в их успокаивающем тепле. Мадемуазель свернулась калачиком рядом со мной, и я принялась ее гладить, чтобы напряжение отпустило. Я лежала, тоже сжавшись в комок, на месте Ксавье и разговаривала с ним: спи, мой родной, ни о чем не беспокойся, все уладится, ты сильный, мы оба сильные, я тебя люблю, я так тебя люблю…

Не стану утверждать, что я привыкла к новой жизни, но все же научилась принимать ее и терпеть. Существовала как под сильным обезболивающим.

Школа. Дом. Документы. Ветеринарная клиника. Больница. Дом.

Имелись ли у меня другие варианты? Никаких. Я знала, что должна успеть, и мне было некогда задавать себе вопросы или размышлять над чем-либо, кроме того, что я делала. Заниматься детьми, быть рядом с Ксавье — мое время, мои дни были рассчитаны по минутам, организованы исходя из того, что нужно этим троим. Все остальное меня не касалось.

Обследования показали отсутствие у Ксавье осложнений. Травма черепа действительно была поверхностной, а повреждения живота успешно рубцевались. Не скажу, что меня переполняла надежда, но я довольствовалась малым. Муж понемногу набирался сил, меньше спал в течение дня, боли слабели, дозы морфина снижались. Однако, едва задремав, Ксавье все чаще просыпался рывком, его будил очередной кошмар, содержание которого он от меня скрывал. Вместо того чтобы употребить слабый прилив энергии на выздоровление, он растрачивал его на пережевывание несчастного случая и вел с собой молчаливый диалог. О чем, я не знала, поскольку он отказывался обсуждать это со мной.

Я бессильно наблюдала за его попытками справиться с отчаянием и с навязчивой идеей вины. Если бы он согласился довериться мне… Мне так хотелось узнать, что его терзает. Я бы несла этот груз вместе с ним, чтобы ему было хоть чуточку легче, чтобы он не оставался наедине со своими страхами. Он не заслужил того, что вынужден терпеть. Невыносимо наблюдать за тем, как он грызет себя. Он даже выставил меня из палаты, когда пришли полицейские, чтобы составить протокол о ДТП. И чем чаще он вспоминал ту ночь, тем больше он беспокоился о своей «жертве».

Я постаралась как можно более расплывчато описать ему ее состояние, но и этого хватило, чтобы вызвать у него очередной приступ паники, который удалось снять только с помощью седативного препарата. После него он заново погрузился в молчание. Я теперь говорила Ксавье, что не могу найти ее мужа, он неуловим. Я врала, на самом деле я видела его ежедневно. Я больше не старалась избежать встречи с ним. Как и он со мной, похоже. У нас были другие заботы, значительно более серьезные. По вечерам мы неизменно спускались в лифте вместе. Наш обмен репликами понемногу расширялся. От «Добрый вечер — Добрый вечер» мы перешли к «Добрый вечер, все нормально? — Да, а у вас? — Тоже». Мы шли по парковке не так чтобы рядом, но все же не слишком удаляясь друг от друга. Мы не обменивались пожеланием хорошего вечера, что было бы нелепо, только кивали друг другу, когда наши пути расходились.