Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

Меня окончательно сбивало с толку моральное состояние Ксавье, его наплевательское отношение ко всему, вялость и пассивность, нежелание выздоравливать, и я все меньше понимала, как его подбодрить. Все было тщетно, он отвергал мои предложения, не давая сформулировать их до конца. Я надеялась, что когда ему позволят садиться — пусть для начала даже не спуская ноги на пол, — у него возродится вкус к жизни. Ксавье лежит в постели уже так долго и может лишь приподняться, ухватившись за висящую над кроватью штангу. Для него, всегда пребывавшего в движении, активного, привыкшего преодолевать любые трудности, это должно быть невыносимо. Я подозревала, что он ощущает себя пленником и этой палаты, и своего тела, которое больше не подчиняется ему, игнорирует все его приказы. Но это были только мои предположения, потому что он вообще не разговаривал со мной или ограничивался несколькими короткими фразами.

Этим вечером, как и в любой другой день, я закрыла дверь палаты, встретившись на прощание с грустным взглядом Ксавье, перемещавшимся от окна ко мне и обратно. На этот раз жалюзи были подняты, но днем вид из окна ограничивался небом, а ночью — сплошной чернотой. Ксавье не мог здесь не задыхаться. К своему большому удивлению, в коридоре по пути к лифту я наткнулась на мужа женщины, попавшей в аварию. Он расхаживал взад-вперед перед входом в отделение. Заметив меня, он подошел. Что ему нужно? Зачем он здесь? Может, его жену перевели на наш этаж?

— Добрый вечер, — поздоровался он, — я вас ждал. Сегодня я хочу поговорить с вами.

— Слушаю вас, — ответила я, оставаясь настороже.

— У вас есть немного времени? Могу я угостить вас кофе? Не будем же мы торчать здесь, на проходе.

Он был прав: лестничная площадка — не самое подходящее место для разговора, который, судя по всему, представлялся ему важным и который неминуемо будет иметь последствия для Ксавье. Ну и для меня.

Мы спускались на лифте в полном молчании. Мне оставалось только изучать собственную обувь или наблюдать за ним. Сколько ему могло быть лет? Сорок пять плюс-минус, как Ксавье. Волосы черные, но виски предательски серебрятся. Для себя я отметила, что он всегда одинаково безупречно одет и ему к лицу аккуратная одежда в классическом стиле, как у человека, собирающегося на деловое свидание. Темные джинсы, начищенные ботинки, пиджак от костюма и светлая отглаженная рубашка с расстегнутым воротником. Как ему это удается? Я-то после аварии больше напоминала замарашку. Моя забота о внешнем виде ограничивалась душем, после которого я натягивала на себя первое, что попадется под руку. Мы зашли в кафетерий, где я старалась бывать как можно реже: забегала в полдень, покупала бутерброд, откусив пару кусочков, выбрасывала остальное в мусор и бежала обратно. Судя по тому, как мой спутник скривился, он поступал так же. Он взял у стойки два эспрессо, а я села за столик в стороне. Он протянул мне стаканчик, я поблагодарила кивком. Секунды тянулись еле-еле, нам обоим было не по себе, ни один из нас не притронулся к жидкости, которая притворялась кофе.

— Я забрал вещи Констанс, — в конце концов сообщил он.

Я сочувственно скривила губы, воспоминание об этом испытании было еще свежим. Он сунул руку во внутренний карман пиджака.

— И нашел кое-что принадлежащее вашему мужу.

Он протянул мне фотографию. Ту самую. Наш снимок. Чудо. Я прижала ладонь к губам, сердце бешено застучало. Я так давно его не видела. Он был как будто сделан в прошлом веке: краски выцвели, бумага пожелтела. Мы сидели на пляже, в купальных костюмах, наш сын, тогда еще младенец, лежал у меня на коленях, дочка повисла на наших с Ксавье шеях, он широко улыбался, а я пожирала его взглядом.

— Держите.

Я встрепенулась, взяла в руки фото, еще пристальнее всмотрелась в наши лица, на моем лице появилось растроганное выражение, но мне было как-то неловко из-за того, что этот мужчина стал в некотором роде свидетелем интимной жизни нашей семьи.

— Я не сомневалась, что фото потерялось… Спасибо вам большое.

— Не за что.

Я нежно провела пальцем по снимку, словно по самой драгоценной вещи, и спрятала в сумку. Когда я снова переключилась на мужчину, меня поразило его мрачное лицо и взгляд, нацеленный в пустоту.

— Как ваша жена?

— У нее сильнейшие боли, а моральное состояние на нуле… Спасибо, что побеспокоились.

Я хотела расспросить его еще, но не успела — он обратился ко мне:

— Хочу задать вопрос, который наверняка покажется вам более чем странным. Ответ мне известен, тем не менее мне надо задать его.

— Задавайте.

— Я полагаю, что среди вещей вашего мужа не было скрипки?

Я опешила. О чем он?

— Скрипки?

— Ну да, скрипки, такого музыкального инструмента…

— Нет. А поче…

— Ваш муж случайно никогда ее не упоминал?

— Точно нет…

Он выругался, откинулся на спинку стула и обхватил голову руками, видимо, стремясь сдержать разочарование и раздражение.

— А в чем дело? — осмелилась я.

Должна признаться, что меня одолело любопытство, я ожидала чего угодно, но уж точно не вопроса о скрипке. Он раздраженно пожал плечами, и у меня сложилось впечатление, что он колеблется, отвечать ли. Но продлилось это не долго.

— В вечер аварии у Констанс с собой была скрипка. Она возвращалась с репетиции в Опере. Куда скрипка делась, никто не знает.

Репетиция в Опере… Я отвлеклась на воспоминания. В репертуаре упоминался концерт, который должен был состояться через пару дней после аварии, мы с Ксавье собирались на него, хотели провести романтический вечер. Связана ли женщина с этим концертом? Ситуация становилась все более фантасмагоричной. Между прочим, несколькими днями раньше мужчина упоминал ее драгоценные руки.

— Она скрипачка?

Жизнь этой женщины окончательно сломалась. А подавленность Ксавье усугубится, если я сообщу ему это. Но сколько еще я смогу врать? Скрывать от него информацию?

Что ж, пока я буду молчать, другого выхода у меня нет.

— Наверное, ей очень тяжело пережить пропажу скрипки.

— Вы правы, она изводится из-за этого. Она хотела бы, чтобы скрипка была рядом, пусть и неизвестно, сможет ли она когда-нибудь играть на ней.

Я инстинктивно откинулась назад, прислонилась к спинке стула. Он успокаивающе поднял ладонь.

— Я не собираюсь спорить или сыпать упреками. Я даже не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Хотя нет, знаю… потому что вы, как мне представляется, понимаете… У вас есть знакомые музыканты?

— Нет, музыкантов нет, но я знакома с художниками и скульпторами, а у них должно быть много общего.

В его пристальном взгляде я прочла молчаливый вопрос, откуда я знаю художников. Но у меня не было желания обсуждать галерею. Я отказывалась думать о ней. Вместо меня ею занимается отец.