Виктория Мальцева - Вечность после…

Мы оба задыхаемся, потому что нам некогда дышать, нет в этом краткосрочном маленьком мире времени для дыхания — наша хронология и история точечны, как касание кончика иглы к белому, пустому листу бумаги. Потому что ничего и никогда у нас не будет. Не может быть! Не существует во Вселенной сценария, где наши души могли бы быть вместе.

И именно эта неизбежная пустота, отсутствие возможностей для того, чему так хочется БЫТЬ, наделяет контакт, который давно перестал быть просто соитием, недоступной обычным влюблённым силой — наша жажда друг в друге достигла пика, апогея, побила рекорды человеческого влечения, взорвала все постулаты и догмы, выпустив наружу голое, уязвимое, уродливое в рождении, но такое прекрасное в своей первобытной природе явление — наше Чувство.

Каждое «нельзя», всякое «невозможно» и все до единого «запрещено», «безнравственно» и «аморально», слились в один бесконечно мощный поток с противоположной полярностью: чем сильнее и строже запрет, тем слаще возможность его нарушить.

Ни один из нас ни о чём не думал и даже не пытался: нас просто сорвало, вырвало из правильности, разумности, благопристойности, и с силой бросило в объятия друг друга.

И каждый, ловя момент, спешил взять у другого как можно больше той уникальной энергии, без которой обе наши жизни превратились в пустые жалкие оболочки, сдувшиеся воздушные шары, беспомощно болтающиеся на кривых осенних ветвях чужого мира.

Есть мир со своими порядками, а есть наши обезумевшие тела, жадно поглощающие ласки друг друга. Есть правильность, а есть неповторимый в своей силе, сметающий все до единой мысли оргазм. Первый за последние девять лет.

Мне страшно открывать глаза. За опущенными веками прячусь от реальности: она уничтожит меня, я знаю. Почему он так глубоко и так фатально молчит? Его лицо спрятано в изгибе моей шеи, дыхание всё ещё рваное, но я слышу и чувствую, как успокаивается ритм. Размеренный вдох, размеренный выдох. И это спокойствие убивает.

Дамиен поднимает голову, я всё так же не решаюсь открыть глаза, но чувствую кожей его взгляд, ощущаю тепло и влажность выдыхаемого им воздуха. В это мгновение всё, что есть во мне человеческого, живого, женского и слабого ждёт одного маленького обычного жеста — поцелуя. Только один поцелуй в губы даст ответ на мой мучительный вопрос. Один единственный.

Но его, конечно, не будет. Не может быть. Нам нельзя…

Но мы сорвались. Мы сорвались, а было нельзя, и мы оба об этом помним.

— Прости меня… Прости!

Город уже просыпается: дороги шумят, вдали протяжно гудит грузовой танкер.

Я ненавижу это зарево за окном. Оно отбирает у меня мой полноценный мир, место, где тепло и комфортно, единственное, где я способна дышать полной грудью и ощущать радость:

— Скоро утро… — жалуюсь.

До слёз хочется, чтобы он утешил, сказал нечто такое, что даст надежду, заклеит пластырем рану неизбежного. Но он просто констатирует:

— Уже утро.

Да, ночь осталась в пережитом прошлом, и сейчас утро — начало его нового дня, в котором для меня нет места. А главное, не может быть. С его груди исчезла «наша» татуировка. Теперь она осталась только у меня.

Я поднимаюсь и прячусь в ванной, чтобы он не видел моих слёз, если вдруг хлынет, и не испытывал дискомфорта, закрывая дверь отчего дома. Оставляя за ней меня.

Eva: «Как ты?»

Dam: «Обычно. Работа, рутина».

От тона его ответа мне холодно. Я хочу верить, что надумываю то, чего нет. Неудачный момент, плохой день… но не оно, не безразличие.

Eva: «Не знала, что снимать фильмы так скучно. Как тогда жить представителям остальных профессий? Бухгалтерам, например?»

Dam: «Вся наша жизнь — рутина. Глина, из которой мы лепим свои дни, недели, годы. И всё это ради редких вспышек радости».

Eva: «Звучит депрессивно».

Dam: «Просто голая правда».

Eva: «У тебя плохой день?»

Dam: «Обычный. Я уже говорил».

Чёрт.

Чёрт, чёрт, чёрт.

Как сказать тебе: ты мне нужен? Позвони! Хочу услышать твой голос. Или просто молчи и дыши в трубку. А лучше приезжай за мной, забери и отвези куда-нибудь, мне совсем не важно, куда. Хотя давай обойдёмся без ресторанов и кафе, забьёмся в скрытый от глаз угол, можно у меня, а можно в гостинице, забудем об условностях, как ты и хотел тогда в «Старбаксе», и сделаем «это» ещё раз! А потом ты скажешь своей жене, что не можешь жить без меня, и мы вдвоём уедем в Италию? Или Испанию, или Францию, или туда, куда ты ещё не возил ЕЁ и не был сам? И если нас станут фотографировать папарацци, ты спрячешь меня ото всех за своей спиной, но однажды открыто и смело скажешь: это та женщина, которую я люблю.

Белый экран, зелёные сообщения. Ты молчишь, и я молчу. Ты на том берегу, я на этом, и между нами нет моста. Ни хрустального, ни деревянного, ни верёвочного. Я брошу щепку, вцеплюсь в неё и попробую доплыть до тебя сама:

Eva: «Дамиен, давай встретимся?»

Ответ приходит спустя два часа. После пережитого мною удушья, слёз и распечатанной бутылки коньяка:

Dam: «Прости, был занят, не увидел твоего сообщения. Можем встретиться, если ты хочешь. Давай в ресторане на Корнуолл Авеню? Это недалеко от меня. Место называется «Local Kitsilano». Завтра после пяти у меня будет около часа, сможешь?»

Одно простое сообщение. Выдержанное в едином стиле… не бизнес, не дружба, не родство. Что тогда? Знакомство. Так пишут знакомым. Малознакомым. Тем, с кем тебя ничто не связывает. Для кого у тебя нет душевного тепла, нитей, тянущихся от твоего сердца к тому, другому.

Забавно, как много может сказать всего лишь выбор и расстановка слов.

Не сдавайся, Ева. Не сдавайся. Однажды он просил, теперь твоя очередь — проси ты. Корона не свалится, да и не до неё уже давным-давно. Чёрт с ней, с короной.

Eva: «Я свободна в это время. Но давай в «Старбаксе» в аэропорту».

В первой версии моего сообщения было на одно слово больше: «нашем». Но что-то остановило меня, не позволило назвать «Старбакс» нашим.

Dam: «Ева…»

Три точки долго танцуют перед моим расплывающимся взором.

Интересно, как и чем нужно набирать простое слово «Okay», чтобы на это ушло целых четырнадцать минут?

Dam: «Хорошо, Ева. Я приеду в Старбакс».

Допиваю свой коньяк, потому что выдержка на грани фатальной трещины. У меня трясутся руки, и я не могу спать, но заставляю себя, потому что «завтра» будет самый сложный день в моей жизни — я буду просить у судьбы кусочек счастья.

К моменту моего появления Дамиен уже на месте, он ничего не заказывал и стоит у панорамного окна, засунув руки в карманы. Мне видно линии его широких плеч и спины, силуэт сильного тела, принадлежащего не мне. Я приближаюсь, но даже не пытаюсь обнять — его выдаёт дыхание: рваное, ускоренное, не способное справиться c эмоциями. Он начинает нашу беседу сразу с главного: