Виктория Мальцева - Вечность после…

— Смотри, как классно смотрится! — глаза его горят восхищением.

— Да, — соглашаюсь, — красиво. Но не практично: на чёрном будут сильнее видны разводы.

— Ну и что! Зато представь нас с тобой в просторной ванне-джакузи, вокруг свечи и их отражение в чёрных зеркалах!

И я представляю. Очень отчётливо.

— Я же вижу: тебе нравится! — всматривается в моё лицо с улыбкой. — Решено! В нашей спальне будет чёрная!

— А мыть её кто будет? — корчу рожу.

— Горничная! — уверенно заявляет.

И теперь меня уже разбирает смех:

— Размечтался! Ну ты и самоуверенный фрукт!

Он оказался прав в своих амбициозных ожиданиях — горничная у него наверняка есть, вряд ли их унитазы отмывают изящные руки Мелании. Но цвет плитки мне неизвестен. Желание выяснить его постепенно становится навязчивой идеей, пока не перерождается в маразматический поступок: я вламываюсь в их дом.

Случай представился сам собой: газеты пестрили снимками с отдыха знаменитой пары — известного режиссёра и его прекрасной супруги. Я, чокнутая и безумная, вспоминаю об электронном ключе в её телефоне и без малейших препятствий вторгаюсь в их дом, на их территорию. Мне только нужно посмотреть, какого цвета плитка в ванной их спальни. И всё.

Дом огромен, он раза в два-три больше родительского. Задаюсь вопросом: зачем двум взрослым и одному крошечному созданию настолько большое пространство? Ах да! Он ведь хотел пятерых детей… для большой семьи нужен большой дом.

Закусываю нижнюю губу, потому что большой палец, вдавленный в ладонь, не помогает. Холл соединён с гостиной, и сквозь его витражи видны далёкие огни противоположного берега реки Фрайзер. Днём, наверное, здесь открывается сногсшибательный вид. Роскошный. Дамиен всегда мечтал жить у реки, а я бы смотрела из окон своей спальни на море. И он однажды сдался, согласившись, что если мне не понравится река, то у нас будет море. Он обещал.

Поднимаюсь по лестнице и попадаю в другой холл, в нём всего три панели витражей, смотрящих всё так же в сторону реки, и двери. Множество дверей. Одна из них приоткрыта, тонкая полоска тусклого золотого света расчерчивает тёмный пол по диагонали. Мои уши улавливают едва различимый размеренный ритм, тонкую, словно капельную мелодию — я знаю, что это. Это детская карусель, я имела несчастье разглядывать такие же в Toysrus. И теперь проклятая память изматывает меня воспоминаниями: я не успела купить, но сделала свой выбор, и у него в репертуаре имелась эта мелодия. Купол проектора, три цветных медвежонка с крыльями бабочек, мечтающих во сне о полётах, и волшебные огоньки на потолке: цветы и бабочки, кружащие в танце младенческой беззаботности.

Ноготь впивается в уже травмированную кожу моей ладони. Недели, проведённые в больнице, изменили меня не только внутренне, но и внешне — слабость во всём, даже в слое защитного эпителия рук. И не только их, нет у меня защитного эпителия, а был бы — меня бы здесь, наверное, не было.

Странные мысли роятся в моей голове, главная из них — осознание собственной ущербности и проблем с рассудком. Я понимаю, что совершаю бредовые поступки, догадываюсь, что психически нездорова.

Мне нельзя входить в комнату, где в кроватке спит их ребёнок. Мне нельзя его видеть. Кроме того, я понимаю, что няня, вероятно, находится в той же комнате, и если заметит меня — моим домом стает полицейский участок. А я этого не хочу. Слишком много дней в больничной камере, ещё одну я не выдержу.

Рядом с детской дверью другая, более широкая, с замком под рукояткой. Это она — их спальня. Других таких дверей в этом пространстве роскоши нет, эта — самая вызывающая — master bedroom.

Беззвучно надавливаю на медную ручку, ощущая под пальцами рельефный узор, ожидаю найти её запертой, как когда-то всегда была заперта дверь в комнату Дамиена — его загадочную мансарду, которая впоследствии стала укрытием для нашего молодого обречённого чувства. Иногда я думаю о том, что оно потому и родилось таким сильным, что было с самого начала обречено. Будто те, кто там, наверху, играли в особенную игру, изощрённую.

Дверь неожиданно открывается и словно нарочно не издаёт ни скрипа, ни клацанья, ни единого звука. И я вхожу. Длинные прямоугольники лунного света легли на большую кровать и пол, покрытый белым ковром с коротким ворсом. В комнате настолько светло, что я могу различить даже его замысловатый персидский рисунок. Увидеть во всех деталях стоящее у стены трюмо с десятками выдвижных ящиков и фото в серебряных рамках на столешнице. Конечно, на них их «пара». Они в свадебных нарядах, которые я уже тысячи раз видела в журналах и сети, они в каноэ, одетые в спасательные жилеты, они на фоне Колизея, на фоне каналов Венеции, на фоне собора Дуомо, на просторной террасе дорогого отеля во Флоренции…

В сети я такого не видела, и ноготь, кажется, разодрал плёнку, называемую кожей. Слёзы скатываются градом, руки механически выдвигают ящики, наполненные косметикой, бижутерией, духами.

У меня нет ни одних французских духов. Даже колец не осталось, потому что Вейран забрал своё, когда уходил. И мне было плевать, я никогда его и не носила. Быть может, содрать его с моего пальца он бы и не посмел, а так… всё равно ведь без дела валялось, а он деньги потратил. Теперь ведь они ему нужны на другое или… новой жене вполне можно подарить и это.

В одном из ящиков аккуратно сложены аптечные тесты для определения беременности и дней овуляции. Календарь менструаций, заполненный от руки — они снова планируют.

И я кусаю ладонь.

Кусаю до боли, так, чтоб точно отпустило. Во рту вкус металла, и я вспоминаю, зачем пришла — ищу глазами дверь в их ванную и нахожу две двери.

Вхожу в первую и вижу красную плитку на стенах. На полках у зеркала женские принадлежности. Вхожу во вторую, и мне даже не нужно искать глазами крем для бритья или мужской одеколон — плитка на стенах чёрная. Яркий свет у зеркала, гранитная раковина, и на её бортике — его баночки и тюбики. Всего три — дорогой французский одеколон, крем для бритья, шариковый дезодорант, он всегда пользовался именно таким. В стакане — две зубные щётки. Может быть, он теперь утром чистит одной, а вечером другой? Может быть, они разной степени мягкости? Огромная кабинка душа, достаточно просторная, чтобы уместить троих. Мои глаза шарят по полкам, и я вижу то, что хочу видеть меньше всего — мужской шампунь и рядом женский. Мужской гель для душа и рядом женский.

И мои зубы впиваются в уже развороченное место прошлого укуса. Лурдес была не права: они живут жизнью нормальной счастливой пары, моются вместе, и не только — они планируют. Активно.

И я уже рвусь выходить, когда глаза вдруг замечают в углу плетёную корзину для белья, а в ней — его футболка и бельё, её шёлковая ночнушка и бельё. Они делали это прямо перед отъездом, и их горничная ещё не успела убрать.