Виктория Мальцева - Вечность после…

— Мой ребёнок умер?

Даже в состоянии пришибленности, я не могу, не решаюсь использовать слово «дочь». Дочь — это слишком… слишком… персонифицировано.

— Да, — подтверждает. — Удар пришёлся прямо в живот. Мне жаль, но у неё не было шансов.

У неё.

Подозреваю, они дают мне успокоительные. Транквилизаторы какие-нибудь. Химические вещества, притупляющие чувства. Тогда почему, мне так больно? Они что, не действуют?

— Об остальном поговорим позже, — внезапно заявляет.

О каком ещё «остальном»?

— Хватит с меня. Мне достаточно! Больше не надо! Хватит с меня, слышите? — ору, и глаза Линнет мгновенно наполняются тревогой.

— Я поговорю с психологом, у нас есть очень хорошие специалисты, они помогают людям справляться с потерями. Тебе помогут!

Да-да! Мне помогут, я уже слышала! Сделайте одолжение, не помогайте никто! Просто оставьте меня в покое! Я хочу быть одна, без помощи, без сочувствия, без слепых водителей на белых Лексусах, без влюблённых братьев, забывающих вовремя надеть резинку и плюющих на тебя, когда ты призываешь их воплотить слова в действия!

— Я справлюсь сама! Отойдите все от меня! Не прикасайтесь!

В обед полноватая медсестра Хлоя приносит мне стаканчик с таблетками, и я насчитываю две новые в этой растущей куче. Примерно через час засыпаю и просыпаюсь на следующий день.

Несколько суток спустя мне велят подняться с постели и самостоятельно дойти до туалета. Думать о потерях некогда — пережить бы насущные проблемы. Боль в животе адская, ноги ватные, медсестра — жестокая филиппинка, тащит меня как живодёр на плаху, невзирая на мои слёзы и упирающиеся в резиновый пол ноги:

— Давай-давай, доктор сказал ходить! Быстрее затянешься! Давай! Давай! Шевелись!

В один из дней звонит Лурдес и сообщает «грандиозную новость»:

— Я беременна! Ты представляешь? Двойней! Только что сделали первое УЗИ, и я сразу же тебе звоню, не могу не поделиться, Ева! Я никогда не думала, что у меня будут дети, и тут на тебе — сразу двое! Уф… Это же надо!

— Поздравляю тебя. Прости, я сейчас не могу говорить, перезвоню позже, — заканчиваю разговор.

Аккуратно кладу телефон на прикроватную тумбочку, поправляю лежащие на ней бумаги — результаты моих обследований и анализов.

— Надо же, а я думала, ты не умеешь разговаривать! — приободряет темнокожая Хлоя.

Она хорошая, здесь все хорошие, это только я плохая. Это только я у всех как бельмо на глазу.

— Вы не могли бы выйти? Я хочу отдохнуть, — прошу её.

— Тебе сейчас положены инъекции, милая. Вот сделаю и сразу же оставлю тебя в покое! — улыбается, изо всех сил игнорируя мою грубость.

Я жду, пока она откупорит порт на моей руке, введёт положенные миллилитры и скроется с глаз.

Как только это происходит, беру «нечаянно» оставленные моим лечащим врачом бумаги, и минут пять спустя нахожу то, что должна была найти: «субтотальная абдоминальная гистерэктомия матки».

Из этих четырёх слов мне известно только одно, но каким-то устрашающим чутьём я знаю, что означают остальные. Пока ищу расшифровку в сети, набирая трясущимися пальцами свой приговор, в душе́ ещё теплится надежда. Но умирает сразу же, как Google переводит медицинский на человеческий — удаление матки.

Ложусь лицом вниз и поджимаю колени к груди, причиняя себе нестерпимую боль. И вою. Вою в подушку, укрывшись с головой одеялом, чтобы не набежали врачи и медсёстры.

Кто-то однажды сказал мне, что всё плохое проходит. Да, наверное, это так, но только с теми, кому хоть сколько-нибудь везёт. Мне же — никогда. Кто-то сверху играет со мной, посылая испытания и каждый раз повышая ставки: а вытерпит ли Ева на этот раз или сдастся?

И я терплю. Вою в подушку, кусаю пальцы, ладони, запястья, стараясь перебить боль в душе́ болью физической, но у меня никак не выходит. Не получается.

Впадаю в транс. В отрицание. В полное и беспробудное онемение души и тела.

Пока филиппинка не произносит следующее:

— Ну не кисни, дорогуша. Матка твоя не отрастёт, что поделаешь, но ты живая, руки-ноги есть, чего ты ещё хочешь?

И меня разрывает эмоциональным коллапсом. Моё тело совершает вдохи и выдохи, но я не дышу. У меня удушье. Ощущения такие же точно, как много лет назад в дремучем парке, когда дебиловатый парень по имени Робот сдавливал моё горло своими большими руками.

— Дыши! Глубокие медленные вдохи и выдохи, Ева! — это Линнет вернулась за своими/моими протоколами. — У тебя паническая атака, это не страшно, просто повторяй за мной!

И она пронзительно смотрит в мои глаза, гипнотизирует:

— Вдооох! Выыыдох!

Дышит сама, усиливая эффект своего гипноза.

И каким-то чудом я выживаю. Опять.

Зачем? Чтобы иметь возможность получить новые дозы, довести этот марафон испытаний до конца?

Я всё ещё держусь! Я всё ещё ползаю по Земле! Я крута!

— Ха-ха! Ну же! Давайте, что ещё там у вас припасено для меня? Болезнь? Мне плевать! У меня нет любимых и близких, обо мне некому горевать. Смерть? Я её не боюсь! У меня остался только Дамиен… его не троньте! Не троньте его! Не троньте! Не троньте! Не троньте!

Меня держат двое молодых мужчин в голубых костюмах. Я знаю только одного из них, с татуировкой дракона на руке — это врач-резидент по имени Руслан. Раньше он мне нравился своим лёгким нравом и доброжелательным лицом, но теперь, когда его рука вкалывает мне лекарство, от которого я снова буду спать, я его ненавижу.

В голове зреет одна зловещая мысль. Но я не позволяю ей расти, развиваться, заполняя мой мозг до отказа, до полного вытеснения другой мысли: что почувствует Дамиен, когда узнает?

Ему будет плохо. Очень плохо. Я помню его скомканное лицо на похоронах родителей. Дамиен, который никогда не плачет, делал это второй раз в жизни. Я не хочу, чтобы был третий, поэтому говорю себе: это нужно пережить, Ева. Стиснуть зубы и пережить. Вначале прожить сегодня, затем завтра и послезавтра. А когда-нибудь потом станет ясно, как существовать дальше.

Я не хочу причинять ему боль. Не хочу. Он единственный, кто любил меня. Он не заслужил.

Я была неосторожна, и там, наверху, видно, меня услышали. Решили, что мне мало дерьма, и показали, «как бывает».

Через неделю вечно торопящаяся медсестра Джо бросает на мой живот папку с бумагами и ставит в известность, что в этот день у меня плановый ультразвук. Извиняется, что нет свободных кресел-каталок, и просит подождать, пока что-нибудь освободится.

Наверное, у меня во время аварии случился «сдвиг по фазе», а может, вело грёбаное «чутьё», но я не стала дожидаться дурацкого кресла. Попёрлась сама: по стеночке, зажав бумаги под мышкой.

Они оба сидели на кожаных диванах перед дверью в кабинет УЗИ. Он, откинувшись на спинку и склонив голову набок, она — чуть поодаль, ровно настолько, сколько требуется длине её ног, чтобы лежать на коленях у мужа. Её живот огромен, руки Дамиена нежно разминают ей ступни.