Виктория Мальцева - Вечность после…

Нас так и не выпустили на сцену, потому что школьный вечер режиссировала учащаяся последнего класса — Мелания Лоренс, и танец так и остался никем не увиденным.

Теперь же я танцую, забыв обо всём и даже о том, что на этот раз у меня имеется один единственный, но всё-таки зритель.

Отдаюсь целиком и без остатка ритму и музыке, с сердцем пропевая слова песни, пока вдруг не осознаю смысл того, что только что слетело с языка:

Я останавливаюсь, ищу его глаза и, конечно, сразу же нахожу. Он тоже услышал их, эти слова. Мы смотрим в самую глубину друг друга и, наверное, не только глазами. Это такой потусторонний взгляд за гранью реальности, которым можно смотреть душой в душу.

Что он может мне сказать?

Что эта песня о нас.

Его взгляд говорит. Много чего, но главное — что, возможно, ещё не поздно.

Что мы здесь, живы, нас двое, и в данном отрезке времени существуем вместе. Нам никто не мешает, не может помешать, не способен. Всё, что нужно — только протянуть свои руки навстречу друг другу.

Песня заканчивается, бодрый голос ведущего трещит, забивая эфир очередной чушью. А мы двое, те, о ком написана эта песня, словно застыли, замерли в неожиданном мгновении истины.

Действительно, что мешает нам не просто быть, а быть вместе, как тогда, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы назад?

События последних лет проносятся в моём сознании в обратном порядке, словно я отматываю назад киноплёнку, желая одного — найти тот самый момент и переснять зашедший не туда сюжет заново: одиночество, беспамятство, психушка, ребёнок в моих руках, больница, боль, шрамы, удар в мой живот, беременность, секс, похороны, институт, бар, выпивка, его свадьба, третья встреча, вторая встреча, первая, моя свадьба, Вейран, боль и отрешённость, Дэвид, произносящий слова «Вы родные», Дамиен, отвергающий меня жестом, крушащий кухню, материнские глаза, переполненные осуждением, дом перед Рождеством, мы двое на диване, я сверху, Дамиен снизу, его губы целуют мои, и он говорит, что «мы всё равно будем вместе»… стоп!

Я вздрагиваю, мои глаза раскрываются так широко как могут, я осознаю реальность — Дамиен инвалид, он больше никогда не встанет на ноги, мне не дано познать материнство, я погрязла в страхах и отвращении к своему неполноценному телу, я располнела, в конце концов! Да, я безобразно толстая, смотрю на свои колени и не узнаю их — будто только теперь дошло, кто я на самом деле. Как он видит меня…

Но нас двое. Я могу протянуть руку, дотронуться, взять его ладонь в свою и прижать к сердцу… а мир… пусть он просто живёт, только без нас.

— Пойдём на террасу, — предлагаю. — Дождь уже закончился.

— Пойдём.

Дамиену нужно много времени, чтобы подняться на второй этаж, но он управляется как раз к тому моменту, когда всё готово: все имеющиеся в доме одеяла и подушки постелены на деревянный пол террасы. Мы любили смотреть на редкие в Ванкувере звёзды, когда были юными. Когда наша любовь была чистой, молодой, искренней.

А разве она грязная теперь? Разве неискренняя? Старше стала, это так, но ведь и мудрее.

Мы лежим на деревянном полу террасы, закутавшись в одеяла, и смотрим на звёзды. В горизонтальном положении, когда глаза устремлены в небо, возникает иллюзия отрешённости. Реальность, где мы оба неполноценны, остаётся за барьером с надписью «здесь и сейчас». Я не бесплодна и не выпотрошена, Дамиен не калека, способный передвигаться только в инвалидном кресле. В этом мгновении мы просто две души, свободные и почти счастливые.

Даже если у меня ничего не выйдет, я благодарна Мел за этот год. За каждый прожитый вчера и сегодня день, потому что рядом есть он — моя родственная душа. Мы даже думаем в унисон, слушаем мысли друг друга. Нам не нужно говорить, чтобы разговаривать.

— Я помню, как начала расти твоя грудь, — внезапно заявляет.

— Да?

— Угу.

— Я и не сомневалась, что ты заметил.

Некоторое время мы молчим, но Дамиен явно продолжает мыслить в том же направлении:

— Они виднелись через твои футболки и топы. Не просвечивались, а именно пропечатывались: маленькие такие… бугорки.

Если б он сейчас не смотрел в звёздную черноту Космоса, то непременно увидел бы степень перекошенности моего лица. Как и мои выпученные глаза и задранные до корней волос брови.

— И ты стала носить бельё. Но оно всё равно не помогало — их было видно.

— Бельё не для того, чтобы их скрыть.

— А для чего?

— Чтобы придерживать. Они болезненны, когда растут.

— Серьёзно? Я не знал.

— Ты вообще много чего не знал в десять лет, я думаю.

— Кое-что всё-таки знал.

— Что?

— Это твоё новое приобретение будило во мне странные чувства. Противоречивые.

— Угу. Это я тоже помню: треснуть по ним мячом, например.

— Что? С чего ты взяла?

Он возмущён, причём нешуточно — даже голову в мою сторону повернул.

— А разве ты не метил по ним при каждом удобном случае? Хоть в школе, хоть где: если мяч в руках Дамиена, то он всегда летит в Еву! И всегда с потрясающей меткостью в грудь! Ты в кольцо так успешно не попадал, как в меня!

— Ну и глупость! Не обижайся, но это — самый настоящий бред!

— А вот и нет!

— Ева! — я хоть и смотрю на звёзды, но чувствую, как его взгляд прожигает мой профиль. — Я бросал мяч не в тебя, а тебе! Потому что из всех окружавших людей, меня ВСЕГДА, всегда интересовала только ты! Мне хотелось играть с тобой и смотреть на тебя. И я клянусь, что ударить в твою растущую грудь не только не приходило, но и в принципе не могло прийти в мою голову, потому что…

— Потому что?

— Я хотел потрогать их. И увидеть. И…

— И?

— И это новое чувство, связанное с ними, оно и бесило одновременно и…

— И?

— И не давало покоя. Ты ещё прочнее поселилась в моей голове, и теперь совсем в другом контексте.

— В десять?

Нет, всё-таки хорошо, что темно.

— В десять.

— Я не верю.

— Не верь. Но меня теперь удивляет то, как мы не понимали друг друга. Ты видела подвох даже там, где его не просто не было, а даже не могло быть.

Мы смотрим на звёзды, ждём падения хоть одной, но далёкие голубые и белые карлики стабильны как никогда. Ни единого даже самого крошечного метеоритика!

— У брата не должно возникать таких мыслей, — подытоживает свои размышления. — Ладно, окей с мыслями, но эмоций быть не должно.