Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Ну, ты чего так расстроилась? Это же просто игра!

— Больно! — честно признаюсь ему.

Эштон выламывает из стоящего рядом куста длинную палку, привязывает к ней свой белый шарф и поднимает над нашими головами:

— Эй ты, русский типа ниндзя! Как насчёт того, чтобы ввести правила?

Думаю, Армани понятия не имел, что его шарф будет голубем мира. Пусть и временного.

— Никогда ещё русскому богатырю «Хранцузия» правил не диктовала! Запомни это, мальчик! И книжку себе по истории купи!

— Окей, книжку куплю, но в современном цивилизованном мире мы иногда садимся за стол переговоров! Может, ваш непобедимый и грозный «Я» хотя бы попробует выслушать?

— Слабаки! — орёт Настя из Лёхиного окопа, — никаких переговоров, все вы будете нашими рабами!

— Я предпочитаю вассалов! — возражает ей мой брат.

Эштон, смеясь, продвигает дипломатическую линию:

— Я вот что предлагаю: уже почти стемнело, девочки замёрзли, и нам нужно определить победителя.

— Мы с Алексом победители, ты что, не понял ещё что ли? — опять орёт Настя, привыкшая величать моего брата Лёху Алексом, что совсем не правильно. — Нас ни разу не подбили!

— Так и меня ни разу даже не задело! — тут же парирует ей Эштон.

— Это потому что ты трус и в окопе сидишь! Позорище! В нашем роду таких ещё не было!

Последние слова Насти неприятно задели Эштона, я это сразу увидела по перемене в его взгляде и исчезнувшей улыбке.

— Хорошо, пусть так. Алексей, я предлагаю вот что: играем на выбывание, считаем только попадания в голову парням. Девочек выбиваем только целясь в корпус, за попадание в лицо стрелок считается убитым. Что скажешь?

— Идёт, — тут же отзывается мой брат.

— Согласен на поблажки женщинам, они, правда, хорошо уже подмокли, — подаёт голос Эндрю из-за своей ёлки.

— Но у меня условие! — у моего брата всегда нескончаемый поток идей. — Победитель раздаёт пинки под зад всем побеждённым, кроме девочек! Будем считать это данью!

— Окей! — соглашается Эштон, снова улыбаясь.

Подзывает меня знаком:

— Какое минимальное расстояние тебе необходимо, чтобы сделать меткий бросок?

— Метров 5–7 — не больше. Я не очень меткая.

Эштон вздыхает, думает какое-то время, затем посвящает меня в свой план:

— Пробирайся как можно более незаметно вон к той ёлке, видишь её?

— Да.

— Спрячься за ней и жди, пока я не подам знак.

— Какой?

— Эммм, я просто громко крикну: «Алексей — трепач!».

— Тебе это дорого будет стоить!

— Посмотрим ещё! Как только услышишь это, выбегай из-за своей ёлки и двигайся в сторону бассейна. Как почувствуешь, что точно можешь попасть — запускай снаряд, поняла?

— Поняла. Только ты ори вот что: «Лёха — косой, набитый колбасой!» Запомнил?

Эштон повторяет раз десять русскую фразу, пока она буквально не отлетает от его зубов.

— Слушай, а что это значит? — внезапно интересуется.

— Не бойся, ничего ужасного, но Лёха бесится жутко! — сообщаю с невероятным удовольствием.

— Ладно, сейчас я попробую выбить Эндрю, а ты не высовывайся, поняла? На тебе вся миссия завязана!

— Поняла.

— Отлично.

Спустя двадцать минут на поле боя из выживших остаёмся только мы с Эштоном и Лёха с Настей. На счету обоих снайперов примерно равное количество жертв, и Лёха уже не так весело вопит свои кричалки.

— Давай, пробирайся к месту диверсии, — получаю команду.

Как только я выдвигаюсь ползком из нашего сугроба, Эштон пулей вылетает из-за него же, метая снежки в Лёху, и несётся в сторону, противоположную от моей ели. Офигевший брат начинает обстрел, но поздно: Эштон уже в другом окопе, в опасной близости к нашему Наполеону.

— Лёха!

— Чего тебе?

— А ты не трепач? — интересуется, смеясь, Эштон.

— А ты не офигел ли, шпана мелкая?! — вижу, что брат мой начинает злиться.

— Может, и шпана! — отзывается Эштон с подозрительной иронией. — Главное, чтобы наш герой трепачом не оказался и не получил бы пинок под зад!

Народ на поле битвы начинает ржать, и я чётко вижу, что Эштон моего брата УЖЕ вывел из равновесия.

— Это от тебя, что ли, детсад? Молоко вытри с подбородка, Бэмби!

— А если и от меня? — с этими словами Эштон бросается на открытое, ничем не защищённое пространство.

— Вот ты дурак, Эштон! Тебе конец! — пророчит во всю глотку Эндрю, давясь от смеха.

— Он не дурак! Он гордый камикадзе! — возражает ему Дерек, Настин бойфренд.

— Эштон! Завали его! — пищат хором Кейси, Аннабель и Лурдес, и в этот момент я люблю сестёр самой нежной любовью.

Внезапно слышу наш позывной: «Лёха — косой, набитый колбасой!» Просто кошмарный акцент Эштона вызывает непередаваемую бурю эмоций: народ ржёт так, что никаких комиков не надо! А брат мой слегка так багровеет…

Покидаю свою ёлку, бегу что есть мочи куда условлено, и каково же моё удивление обнаружить, что брат понятия обо мне не имеет, да ему, кажется, вообще нет никакого до меня дела! Вся его багровая злость и внимание сосредоточены на выскочке Эштоне! А меня, похоже, никто даже и соперником не считает! На расстоянии «прямо перед носом» Лёха, наконец, замечает меня, но поздно: моя рука уже совершила свой судьбоносный бросок! Вымученный долгим ожиданием, а оттого намертво слепленный снежный не то что ком, а вообще сугроб, благополучно прилуняется на ясный лик моего единокровного брата, залепив ему всю физиономию, подло проникнув за шиворот и, кажется, даже за пазуху…

На какое-то мгновение на поле сражения воцаряется смертельная тишина, брательник одним медленным движением снимает с лица свой позор, смотрит в мои глаза своими ангельски синими и дьявольски злющими:

— Ну всё, Сонька! Прощайся с жизнью! — с этими словами он срывается с места, а я не жду — спасаюсь, потому что знаю, чем чревата угроза — он точно закопает меня в сугроб, а я это жесть как не люблю!

Лечу с нечеловеческим визгом от рассерженного поражением Бонапарта, слышу свист, смех, чей-то крик:

— Лёха, так не честно! Подставляй Софье зад!

Внезапно обнаруживаю себя в тупике — на площадке за бассейном, огороженной от следующего далее обрыва к морю толстым стальным поручнем. Тут же торможу, но манёвр нарушает мою устойчивость, в одно мгновение мой чемпионский зад шлепается на невероятно скользкий под снегом мрамор, и прежде чем мой мозг успевает что-либо сообразить, я вылетаю с террасы, снайперски проскочив между поручнем и подлым гранитом…

Haux — The River Song

И я под ёлкой. Почти по плечи в сугробе. Не передать словами, как стонет моя задница, и горят исколотые еловыми ветками щёки!

Шок, боль и обида вольным потоком тут же хлещут из моих глаз…

Вижу над собой тень — мужская фигура одним тарзанским прыжком перемахивает через предавшую меня ограду и плюхается рядом со мной в сугроб.