Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Я тебе снюсь?! — и вот тут я даже заработала горячий шоколадный взгляд, и это, признаюсь, даже лучше, чем курица с горошком.

— Ну… в том сне я тебя не видела, — признаюсь честно.

— С чего тогда взяла, что спаситель — я?

— Брат сказал.

— Мало ли что кто сказал! — заявляет, протягивая мне открытую банку. — Ешь!

— А ты?

— А я не голоден.

И я бы не поверила, если бы не видела в его рюкзаке такую же точно банку с рыбой. Но я хоть девочка и неопытная, всё же верю с трудом в тот факт, что ничего ни разу не евший Эштон может быть неголодным.

— У тебя же есть ещё, — говорю, — там, в сумке! Ты ж не ел ничего…

Эштон делает лицо: «ты невыносима!» и, зная скупость его эмоций, я понимаю, что он на взводе, возможно, как раз из-за мучающего его голода.

— Софи! — говорит резко. — Я не знаю, когда мы выберемся отсюда. У нас нет карты, у нас нет телефонов, я не вижу ни одной высокой точки, откуда можно было бы осмотреться, и я не уверен, что мы идём в правильном направлении. У меня есть несколько консервов, мы их растянем по одной на день. Теперь ешь, что останется, доем я! — сказал, как приказал.

Конечно, я оставила ему больше половины, на что получила злобное:

— Софи, не беси меня!

Съела ещё две ложки и завалилась спать, так что ему ничего не оставалось, кроме как доедать.

RY X — Only

Ночью начинается ультра мелкий моросящий дождь, тот самый, который у нас называют «дризлингом», и которому в русском нет точного эквивалента: это как если бы лицо перманентно орошали мицеллярной водой. Я полу сплю — полу бодрствую, но в какой-то момент грань сна сдвигается, уступая больше места работающим клеткам мозга, и я додумываюсь спрятаться в спальник с головой. Замёрзшую мокрую голову почти мгновенно окутывают тепло и уют, возникает ни с чем не сравнимое ощущение счастья и покоя…

Не сразу понимаю, что моё лицо вплотную прижато к лицу того, кто спрятался тут до меня… Ощущаю тёплое дыхание на своей щеке, медленно осознаю его губы и нос… Выходит, я сама прижалась к нему!

Сознание ускоренно возвращается, наполняя всё моё существо тревогой…

И тут происходит непредвиденное, то, чего я ждала меньше всего: его дыхание учащается, разогревается, превращаясь из тёплого в жаркое, медленно и почти незаметно теряет свой размеренный ритм, становясь обрывочным, хаотичным…

Затем влажное прикосновение к моей щеке, одно единственное, мягкость и жар, квинтэссенция нежности… За ним ещё одно и ещё, поцелуи перерождаются в ласки, трепетные и совсем не невинные, эти губы принадлежат не мальчику, это губы опытного мужчины… Мужчины, знающего все до единого секреты, и умеющего ласкать так, как могут, наверное, только Боги…

Паника сменяется чем-то другим, названия которому я не знаю, но помню, что уже ощущала нечто подобное однажды в Рождество: это шквал диких эмоций, рождающихся не в сердце, не в душе, а в теле, где-то внизу, в животе… Сумасшедшие горки восхищения… Волны накатывают одна за другой, захлёстывая, переворачивая, возбуждая всё, что можно возбудить, перехватывая дыхание…

Его рука уверенно находит край моей футболки, ловко проникает под неё, но движения из быстрых, точных мгновенно перерождаются в медленные, неспешные, полные чувственности. Это не просто ласки, не просто нежные поглаживания, эти касания — мощнейший портал, и мы оба используем его для обмена своими перезревшими желаниями. Его ладонь стремится не просто ощущать, она хочет слиться, проникнуть своими клетками сквозь мембраны моих и соединиться в одно целое…

Эштон дышит так, будто сейчас вот-вот задохнется, и у нас действительно маловато кислорода для двоих, но причина ведь совсем не в этом… А в том, что его губы давно покинули мою щёку, переместившись на шею, за ней на ключицы и всю доступную в небольшом вырезе футболки часть груди. То, что он делает губами и, наверное, своим языком провоцирует неконтролируемый протяжный то ли выдох, то ли стон, но я и не подозревала, что способна издавать такие звуки! В то же мгновение Эштон словно вспоминает о главном, о том, что у девушки в его руках есть ещё не тронутые им губы. И он их не трогает, нет, он жадно их хватает своими, это не поцелуи и не ласки, это сумасшедшие, жадные движения, продиктованные желанием владеть. Эштон целует так, словно от поцелуя зависит его жизнь, будто во всей Вселенной нет ничего более важного и нужного для него в это мгновение…

Одно молниеносное движение, и его рука на моей груди, ещё одно и пальцы уже под тонкой тканью белья, жест настолько уверенный… что мгновенно отрезвляющий! Прекрасное, чувственное влечение в одну секунду окрашивается чёрно-фиолетовыми тонами мрачного подозрения… или понимания, что этот сумасшедший в своих ласках парень находится в полусне, и, как бы кощунственно это ни звучало, скорее всего, принимает меня за свою девушку, свою Маюми!

О, Боже… Хочется кричать, рыдать, выть, чтоб только дать выход безумному потоку горькой обиды, пронзительной боли, обжигающей моё сердце. Но я ничего не делаю, не издаю ни единого звука, не совершаю ни одного жеста, чтобы остановить его, и именно это пугает меня ещё больше — внезапно понимаю, насколько безнадёжно больна им. Нет гордости, нет самоуважения, нет любви к себе. Вся моя сила сконцентрирована в одной единственной точке — желании отдаться ему.

Наверное, он чувствует, что я отравлена, больше не получает отклика на свои всплески желания, ласки, тонкая материя нашей общей энергии соединения рвётся на куски, жалкие ошмётки несбыточного:

— Соня…

И только в этот момент я понимаю, как сильно ошиблась: не было здесь Маюми… Он хотел меня, именно меня, глупую-преглупую Соню! Сегодня, в эти уникальные мгновения Эштон дико, жадно, безудержно желал меня как женщину!

Я обнимаю его, прижимаясь всем телом, хочу вернуть то, что так отчаянно от меня ускользает… или от нас обоих?

— Не нужно этого, Соня!

И мы оба воюем с собственными желаниями, так старательно, что даже окружающая тишина звенит…

— Неужели ты не понимаешь, мы не можем!!! — он буквально выжимает из себя эти слова, произносит их срывающимся голосом, охрипшим от переживаний и усилий сдерживаться…

— Почему? — шепчу.

— Потому что!!! — и это не крик, это шёпот, но такой, словно его душа кричит.

— Почему?

— Ты думаешь, мне всё это легко даётся? Я делаю всё, абсолютно всё, что в моих силах! Ты понимаешь это или нет? Да я из кожи вон лезу, порой, чтобы только всё было так, как нужно! Как правильно!

— А может нам не надо так, как правильно? — я и сама не знаю, какой смысл вкладываю в эти слова, они вылетают сами собой, как естественное продолжение нашего мучительного диалога.

А в душе у меня буря… Безумно хочется рыдать, но, как ни странно, вопиющий идиотизм ситуации почему-то придаёт сил, открывает для меня неизвестный ранее источник энергии, используя которую я достойно внимаю, не всхлипывая и не рыдая. Но слёзы катятся по вискам огромными каплями обиды.