Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Вы очень красивая женщина! — я говорю это с абсолютной искренностью.

Амбр смотрит некоторое время на меня с удивлением:

— Была красивой. Когда-то…

— Вы и сейчас намного красивее моей матери, и говорю я это не из лести, а потому что это — правда!

— Я знаю…

В её глазах появляется тень надежды, но она бессмысленна, я это знаю наверняка:

— Для него красота не имеет значения. Ни малейшего. Сам он считает, что у каждого человека имеется своё собственное понятие о красоте, и именно поэтому у нас есть сегодня столько жанров и направлений в музыке и искусстве, поэтому большинство людей находят себе пару, ведь если бы все зацикливались на эталонной красоте, человечество давно бы уже вымерло, — я улыбаюсь, и Амбр улыбается в ответ.

— Он смотрит на неё так, словно она Богиня… — и в каждом этом слове бездна даже не зависти, а муки и сожалений.

— Откуда вы знаете?

— Журналы… А однажды мне довелось видеть это своими глазами, когда они оба сидели в метре от меня… Столько лет прошло, а его взгляд всё тот же…

Мы долго молчим, но закономерный вопрос слишком сильно давит своей своевременностью:

— Зачем же Вы вмешались, если видели сами, что происходит между ними? Вы ведь почти сломали им обоим судьбу…

— У неё на пальце было кольцо, а у него нет.

Спустя довольно продолжительную паузу добавляет:

— И в глазах его было столько всего… но больше боли. Именно острой боли. Так смотрят люди, которым разбили сердце, а она вообще на него не смотрела, и любви в её глазах не было, она просто использовала его. Я не пыталась его соблазнить или нарочно влезть в их отношения с целью разрушить, я только хотела поговорить с ней, попросить отойти в сторону, если он не нужен ей как мужчина. Но Алекс вмешался, не дал мне даже шанса помочь себе, хотя сам хорошо понимал, что для неё он… только дорогая, красивая, очень качественная игрушка, — её лицо перекашивается.

— Он всегда на её стороне, даже если считает неправой. Так было всегда и никогда не изменится.

Амбр тяжело вздыхает.

— Я не хочу, чтобы Вы жили иллюзиями: их невозможно разорвать, особенно теперь. И я говорю это не потому, что она моя мать, а потому что это действительно так.

— Я знаю, — жёстко выдыхает моя собеседница. — Знаю, поэтому и не пытаюсь, хотя в последние годы есть возможность…

Моё лицо вытягивается.

— Из наших бесед я сделала вывод, что он открытый отец и говорит с тобой о многом, даже об интимных вещах.

Я киваю, она продолжает:

— Но есть вещи, которые он никогда ни тебе, ни твоей матери не откроет.

У меня, кажется, перестаёт биться сердце.

— У него есть психические отклонения и часть из них сексуального характера.

— Я не хочу ничего знать, он мой отец и такие вещи…

— Это не то, о чём ты подумала! Неуместное останется его интимными тайнами, но то, что я хочу сказать, имеет огромное значение для Эштона! Ты ведь просила рассказать о нём самое важное?!

Я чувствую, что полуседая высохшая женщина напротив меня переживает эмоциональный всплеск, и малейшее неверное слово закроет её искренность надолго, если не навсегда. Поэтому киваю:

— Продолжайте!

Ну узнаю ещё парочку отцовских тайн, с меня не убудет! Любить его всё равно никогда не перестану!

— Во-первых, у него аномальная потребность в сексе, далеко выходящий за рамки статистики случай. Он пытался бороться с этим… разными методами, но безуспешно: даже небольшое воздержание сводит его с ума. Причина доподлинно мне не известна, но мой собственный вывод из обрывков рассказов о нём: это природная особенность, многократно усиленная ранней сексуальной активностью и пережитой психологической травмой, которую он держит в тайне. Хотя, может быть, твоя мать и знает… Во-вторых, эта же самая травма имела и другое пагубное на него воздействие: патологический паттерн сексуального ответа.

Gallant — Ifithurts

Прочитав на моем лице непонимание ни сути, ни необходимости всей этой информации, Амбр делает отступление:

— Я зашла издалека, чтобы тебе было абсолютно ясно то, что на самом деле произошло между нами, и как появился на свет Эштон!

— Я понимаю! — спешу её заверить.

— Дело в том, что у Алекса был друг, хороший друг. Я не помню его имя, но он сделал то, что считал лучшим для Алекса — объяснил мне, как я могу максимально приблизиться и сломать гранитную стену, которой он намеренно отгородился от всех женщин в ту пору.

— Это Марк! — догадываюсь вслух. — Так он не был, он и сейчас есть!

Губы Амбр растягиваются в искренней улыбке:

— Да уж, настоящие друзья идут вместе по жизни до самой старости! — она отводит взгляд, погрузившись в воспоминания, а я жду, не тревожу её.

Спустя несколько минут, словно очнувшись от сна, Амбр выпаливает:

— В общем, Марк, видел, как мучается друг, и решил переломить ситуацию, в которой тот залип, в его же пользу. Он поведал мне в приватной беседе, что если женщина прикасается к телу друга, и этот физический контакт имеет интимный характер, он не может отказать. Не способен ментально — попадает в ловушку, капкан. Клин такой у него, потому и отгородился полностью, чтобы не попасться, пока встречался со своей Лерой. И я подло использовала это знание… о его слабом месте.

— Вы что?! Изнасиловали его? — ахаю я.

— Фактически да. В ту ночь и был зачат Эштон. Не по любви, не даже по взаимному банальному влечению, я просто воспользовалась изъянами и без того изувеченного психически и морально мужчины… А потом, утром, было его лицо, глаза, которые я не забуду никогда — боль и сожаление от своего поступка, который он считал предательством. Он выглядел загнанным в угол, таким обездушенным, обессиленным и таким страдающим, что я решила — нет смысла мучить его, глупо преследовать мужчину, который так одержимо любит другую, даже если это ради его же блага. И это решение стоило мне очень дорого, ох, как дорого! Ведь Эштон для меня самой стал неожиданностью и в корне изменил ситуацию, но к тому моменту, когда я узнала о беременности, ни Алекса, ни его друга уже не было в Париже — они уехали, никому не оставив ни адреса, ни даже номера телефона. Вот такая нелепость.

Амбр пристально смотрит мне в глаза:

— А теперь главное: Эштон всегда чувствовал случайность своего появления. Думаю, это гены — такая склонность глубоко копаться в своей сути, проникать туда, куда любому другому и в голову не придёт. И он страдал от этого. Патологически. Не он один рос без отца, но только у него уверенность в собственной ущербности выросла в масштабы болезни! Я поняла это, когда он отвернулся от своего лучшего друга, с которым дружил ещё с детсадовского возраста. А причина меня убила: отец мальчишки ушёл из семьи! И Эштон всерьёз стал считать его неполноценным человеком, общение с которым недопустимо для него! И он, никогда не произнося вслух своих жалоб, считал неполноценным и себя!