Эль Реми - Волки

Как обычно, Рия вновь столкнулась с ожидаемым полным одиночеством. И привыкать ей не надо. Оно для нее уже как родное.

Как и в другие вечера, ужином в ее доме и не пахло. Она медленно съела половинку грейпфрута, выпила простой воды с лимоном, приняла душ, а потом около часа просто сидела в плетеном кресле на балконе и таращилась стеклянным взглядом в никуда. Тугие узлы мыслей в этот момент неспешно распутывались и исчезали, оставляя голову Анны-Марии пустой и легкой. Ей правда не хотелось сегодня думать о чем-то или делать что-то. Последнее время она ненавидела сама себя, руки не переставали дрожать, а каждый день был как визит в преисподнюю. Будет неудивительно, если она умрет к двадцати пяти годам от морального и физического истощения.

Забавно, что ее мать – Эльза-Франциска, или просто Эфра, – всегда говорила Анне-Марии об этом. «Стоит тебе свой нрав усмирить, девочка, для нас это недопустимо. В противном случае ты будешь исключена из семьи, а без нас тебе не дожить и до двадцати пяти!» – говорила она на чистом русском языке, поправляя свои густые черные кудри. «Здесь вы точно ошиблись, маменька, – подумала Анрия. – С вами я бы сдохла еще года три назад».

Самое интересное, что все, кроме Анны-Марии, в семье Валевских нашли свое место в жизни. Ее отец и мать жили хорошо, соревнуясь в снобизме и цинизме. Как и бабушка, тети, дяди и даже ее ненаглядная сестра. Каждый, кто носил фамилию Валевский, был горд и счастлив. Все это напоминало ей сказку «Паршивая овца», которую Рия читала в детстве на русском, когда учила его. И той самой овцой была она сама.

Но ее семья, пусть и выславшая Анну-Мария в Марсель, якобы все равно гордилась ею. Они всегда с достоинством преподносили факт, что одна из них – известная и талантливая балерина. Они посещали ее премьеры, улыбались и нахваливали ее. А в письмах или по телефону постоянно ругали за то, что Рия до сих пор не прима.

«Эльза-Франциска, твоя дочь была просто великолепна!» – восхищенно улыбались гости, которые выходили с премьеры под руку с матерью Рии. «Спасибо, она наша гордость», – отвечала Эфра. «Это позор для нашей фамилии! Ты нарочно до сих пор пребываешь в солистках или действительно настолько бездарна, раз не годишься в примы?!» – писала она потом в письмах Анне-Марии.

Убивало. Это все убивало. Каждое воспоминание, каждое их слово или действие словно резали по коже. И Рия была уже вся в этих глубоких шрамах, готовая лезть в петлю, но не продолжать такую жизнь. Она зажмурилась, пытаясь на секунду забыться. Ей нужно идти спать, чтобы завтра утром суметь собрать себя по кусочкам и жить дальше. Сейчас она была без макияжа, вся в синяках и ссадинах, с распущенными черными кудрями, в майке и пижамных шортах. Такая, какая есть.

Поднявшись медленно с кресла, Анна-Мария побрела к своей холодной белой постели, которая ждала ее каждую ночь, а потом заботливо отправляла в небытие, давая отдохнуть. Валевская устало села на край кровати, опустила голову и замерла. Именно в этот момент она ощутила настоящий пик своего полного одиночества. Глаза немного защипало, и Валевская попыталась сморгнуть то, чего обычно у нее никогда не бывает, – слезы. Анна-Мария никогда не плачет.

В эту секунду она услышала за спиной тихие шаги. Даже не вскочив и не обернувшись, Рия медленно выпрямилась, пытаясь принять хоть сколько-нибудь менее жалкий вид. Кто-то стащил с ног ботинки, залез на кровать и сел рядом, обняв ее. Обдало знакомым парфюмом. Ей стало тепло.

– Я не оставлю тебя одну, Франция, – произнес низкий голос у самого уха. – Плевать, что там с тобой было раньше. Ты заслуживаешь большего, чем дерьмовая семья и дерьмовое окружение. Я убью тех, кто попытается сделать тебе больно.

Сердце громко застучало, когда Анна-Мария почувствовала, как большие ладони обхватили ее. Ей не хотелось говорить, спорить или драться. Маэль положил ее голову себе на плечо, погладил и зарылся лицом в ее волосы. Он аккуратно повлек ее за собой на кровать, чтобы они легли вместе.

Лежа рядом с ним и чувствуя, как Маэль гладит ее по голове, Анна-Мария закрыла глаза. Такого она предугадать не смогла. Сантана пришел вопреки ее словам. Его запах, ровное дыхание, прикосновения, просто одно его присутствие немного растопили тот ледяной валун, что был в ее груди. Ей было сложно понять, что она чувствует сейчас, когда рядом лежит Маэль. Это был клубок разных ощущений, разобрать который невозможно. Но Рия точно чувствовала теперь: она не одна.

Он проснулся совершенно один.

Серый утренний свет заливал квартиру, делая ее несколько унылой и неуютной. В этом доме был лишь необходимый минимум вещей, никаких милых безделушек или декоративных предметов интерьера. В противоположном конце помещения – кухонный гарнитур и барная стойка, в центре диван, теплый ковер из овчины, на стене телевизор. Рядом с кроватью, на которой лежал Маэль, стояла вешалка с вещами.

Он медленно поднялся, разминая затекшее тело. На нем была одежда, в которой он вчера пришел, – черный свитер и джинсы. Ботинки валялись в углу, у большого зеркала, на котором были навешаны какие-то платья, майки и прочее. Он осмотрел пустое помещение и на секунду представил, как это было. Примерно в шесть утра Рия обнаружила себя в его объятиях. Она встала, быстро собралась, закинула вещи в спортивную сумку, собрала волосы в узел, замазала синяки на лице, наверное, даже позавтракала и быстро ушла, оставив его одного. И, без сомнения, заперла дверь, потому что знает, что Маэль приходит к ней через балкон соседней пустующей квартиры, дверь которой он взломал.

Маэль прошел в маленькую ванную комнату, умылся, попытался привести себя в порядок. Он поискал гостевую одноразовую зубную щетку, но, видимо, у Рии ее нет. Вполне ожидаемо, ведь гостей она наверняка не любит.

Подняв взгляд к зеркалу, Сантана посмотрел на себя: немного усталый, осунувшийся, взъерошенный. Он вспомнил вчерашний вечер и их разговор с Анной-Марией. Как он хотел поговорить, как она отвергла его и как же сильно он взбесился тогда. А потом она сказала ему, что они из разных миров. Что жизнь ей портит не столько балет, сколько семья. Для Маэля не было ничего хуже, ведь всех своих членов семьи он возвел в ранг святых, он их обожает. Для него семья – это крепость, где каждый кирпич поддерживает другой и где всегда можно найти отдушину. Поэтому слова Рии вызвали в нем ужас и острое непонимание.

Когда она вчера ушла (и Маэль по дурости отпустил ее), он задумался. Если посмотреть иначе, то получается, что грозный нрав Анны-Марии – всего лишь защитная оболочка, которой она прикрывается от всех напастей и давления. Она с самого детства привыкла обороняться, привыкла думать, что никто о ней не позаботится, что она сама по себе. Ни тепла, ни понимания и поддержки, которые всегда получал Маэль, Рия в жизни не видела. И это заставляло сердце Сантана замирать. Маленький одинокий ребенок, оставленный без внимания, заперт в теле взрослой девушки. Как банально, но жизненно! На досуге Сантана почитывал психологию, и это была одна из главных аксиом – все проблемы из детства. Хотя, зная Рию, можно быть уверенным, что она этого не признает и скажет, что такая жестокая лишь потому, что ей никто не нужен. На этой реплике Маэль непременно закатит глаза. Ему безмерно захотелось утешить ее. В голове не укладывалось: какого черта? Как посмела ее семья не любить ее? Ему хотелось переубивать их всех за Рию.