Александр Уваров - Лемурия

То, что убирать заброшенную улочку — дело бесполезное, мусорщик понял давно. Но рабочий день был в разгаре, задание на это самый день никто не отменял, хорошее место у базарных рядов занято было другой бригадой, так что не оставалось ничего иного, кроме как помахивать метлой из стороны в сторону, разгоняя пыль, да тянуть щербатыми граблями прочь с тротуара опавшие серые пальмовые листья да коричневую кокосовую скорлупу.

Впрочем, на этой улице можно и поразвлечься. Вот, например, стоит сломанная, ободранная и отчасти даже разбитая фотобудка.

Если подойти к ней и оскалиться прямо в объектив… А ещё лучше — показать язык.

А ещё…

Мусорщик замер в удивлении. На миг показалось ему, что в грязной этой, аммиачной влагой пропахшей будке тонко, едва заметно — потянуло вдруг духами. Явственно слышный, отчётливо ощущаемый сладковато-цветочный аромат наполнил вдруг засыпанное окурками и смятыми жестяными банками пространство.

И будто невилимые пальцы коснулись его щеки…

Паренёк попятился, оступая от этого места, неожиданно ставшего странным, и потому — пугающим.

Сверкнула вспышка, на мгновение облив его холодным грозовым светом.

И откуда-то из глубин фотомеханизма донеслось тихое, но явственно слышимое жужжание и потом — отрывистый скрежет.

Парень, как заворожённый, смотрел, замерев, на лоток, где, как знал он точно, должна была бы появиться фотография… Если, конечно, странный этот аппарат и в самом деле неожиданно ожил.

Но звуки смолкли — а фото не упало в лоток.

Паренёк, переведя дух, облизал пересохшие губы.

А потом, забрав метлу, грабли и жестяной совок, перешёл, на всякий случай, на другую сторону улицы.

Потому что не любил он странных вещей. Хоть даже происходящий и днём.

Мобильный телефон запрыгал по скамейке и свалился в траву.

Игнат, кряхтя, медленно наклонился за ним, долго обшаривал место под скамейкой, где в муравной заросли прятался истошно вопящий трезвонщик.

«Всё ж миниатюрное стало, меньше ладони…» — проворчал Игнат.

Нашёл, наконец. Подув на корпус, и, для верности, потерев слегка о штанину, раскрыл и приложил к уху.

— Ну, да… Слушаю, — произнёс равнодушно.

И с равнодушным же видом слушал понёсшийся неудержимо поток гневных слов.

— Нет, это возмутительно! Цензурных слов просто нет, Игнатий Иванович! Невероятно! Мы же договорились! Это, кстати…

— Да я узнал вас, — вставил, дождавшись паузы, Игнат. — Залевский, Виктор… э…

— Всеволодович, — подсказал журналист.

— Да, он самый, — и Игнат руковом потёр экран. — Я и по номеру вижу… Я вам на мобильный звонил, не дозвонился. Тогда уж решил по ай-пи каналу, в офис… Да, в моё время качество видеосвязи не такое было! А теперь и картинка, и квадро, и эффект присутствия… Да, шагает техника…

— Какой ещё, к чёрту, эффект присутствия! — возмутился Залевский. — Это самое присутствие вы как раз и отменили. Я был на совещании дирекции канала, возвращаюсь в офис и секретарь мне сообщает, что звонили вы и отменили встречу!

Всхлип.

— Не захлёбывайтесь, Виктор Всеволодович, — посоветовал Игнат. — Спокойней, спокойней надо к таким вещам относится. Жизнь штука длинная и в целом не слишком приятная, так что сил на преодоление заботливо подготавливаемых ею ям требуется много, и силы эти надо беречь. Это я вам как умудрённый опытом пенсионер-зануда говорю, вы уж меня послушайте. Да, я позвонил. И отменил. Всё правильно.

— Но как? — то ли задал риторический вопрос, то ли возмутился демонстративно собеседник. — То есть… Но почему?

— Ну-у… э-э…

Игнат почесал кончик носа.

— Причин-то масса… Собачка у меня померла. Найдушка моя померла.

Прицепившийся, надоедливый зад. Игнат знал: после пяти-семи минут такого зуда в носу отчего-то начинало болеть сердце. Становилось очень большим, тяжёлым и начинало болеть.

— Утром сегодня померла. Пена жёлтая у неё изо рта пошла, а потом — легла, задёргалась и померла. Старая, совсем старая была у меня собака…

— Избавьте меня от этих подробностей! — заявил Залевский. — Я не выношу, у меня слабые нервы! Я из-за этого из криминальной хроники ушёл, хотя там больше платили! И вы…

— И у меня нервы слабые, — сказал Игнат.

С силой дёрнул нос, будто хотел оторвать.

— Очень слабые. А жена вот с утра сидит на веранде и даже гулять не выходит. Тоже переживает… В общем…

— Мы можем перенести интервью, — предложил Залевский. — На день, на два… Сроки это допускают. Потом материал подмонтируем в третий эпизод…

— Не надо! — отрезал Игнат. — Ничего не будет. И приезжать не надо! У меня тишина, покой, мне гости не нужны.

— А, может…

И в голосе журналиста зазвучали нотки недоверия и иронии.

— …вы пробуждения собственной совести боитесь? Ведь до сих пор остаётся до конца невыясненной ваша роль в трагической гибели писателя. И некоторые вопросы…

— Замолчите! — возмущённо прикрикнул на него Игнат.

И в волнении, встав со скамейки, начал бродить вдоль розовых кустов, рукавом задевая вздрагивающие от неожиданности колючие ветки.

— Не смейте! Не смейте так говорить! Моя роль… Сопляк вы, Залевский. Самоуверенный и невежественный мальчишка! Я был его издателем на протяжении многих лет. Я вытянул его из дыры забвения, и благодаря мне он оставил хоть какой-то след в этом мире. А в те времена, между прочим, и талантливые, и очень талантливые, а то и безусловно гениальные люди уходили безо всякого следа. Время было такое, бесследное… Люди как камешки в болото — булькали. Есть человек — и нет его. Исчез. Что вы знаете о нашем времени? Что вы знаете о той трясине, в которой мы барахтались? Мы были последние, помнившие о том, что в мире есть ещё что-то, помимо денег и вещей. И нам-то было мучительно болотную воду глотать. А вам уже — нет. Потому что вы в болоте и родились. А теперь о совести вспоминаете? Сами-то помните, что это такое?

Залевский, не сдержавшись, хихикнул в ответ.

— На диктофон разговор пишете? — догадался Игнат.

— Я ж с смартфона звоню, — пояснил журналист. — Теперь уж без диктофоном обходимся. И так все разговоры пишутся по умолчанию, по базовым установкам. Благо, память позволяет. Так, стало быть, не спокойно у вас во внутреннем вашем мире. Иначе откуда такие эмоции? Бушует там что-то…

— Внутреннего мира прошу не касаться, господин провокатор! — заявил Игнат. — Скрывать мне нечего, и с совестью своей я… В общем, мира как-нибудь достигну. А коли уж пишите этот разговор, то прослушайте эту запись на досуге. Внимательно прослушайте. И передайте как-нибудь прислучае вашим китаизированным и американизированным зрителям, что я не хочу… Слышите? Не хочу, чтобы Искандеров воскресал здесь, у нас. Не хочу, чтобы он вернулся в это мир! Потому что ему здесь было плохо. Пло-хо! Он ушёл от нас добровольно и незачем за уши тащить его обратно. Пожалейте грешную душу, не донимайте вашим телевизионным спиритизмом. И ещё…