Александр Уваров - Лемурия

Для пущего пафоса Вениамин стукнул слегка себя кулаком в грудь.

— Но он не ожидал, что мы так быстро разоблачим его! Вот его ошибка!

— Ладно…

Алексей встал и, пройдясь по кабинету, подошёл к окну.

Повернулся к Вениамину.

— Ладно, распечатай фото. Пригодится… для разговора с разоблачением.

Вениамин кинулся к столу и защёлкал клавишами.

Потом, оторвав взгляд от экрана, спросил как бы между прочим:

— А фото супруги писателя распечатывать? Тут в приложении — и её фото имеется.

— На кой чёрт оно мне нужно?! — раздражённо выкрикнул Алексей. — Зачем оно мне?!

И отвернулся.

Вениамин, пожав плечами…

«Как скажете, Алексей Валерьевич. Вам решать»

…подошёл к принтеру.

Взял выползший листок и протянул его шефу.

Алексей взял фото молча, сложил и сунул в нагрудный карман рубашки.

А потом, вспомнив встречу свою в коридоре с загадочным и смрадным незнакомцем, спросил помощника:

— Что это за бродяга тут по коридору бегает? Непорядок!

— Бродяга? — с напускным удивлением переспросил Вениамин.

— Именно! — с нажимом повторил Алексей. — Грязный, зловонный до чрезвычайности. Я ведь дурные запахи не выношу, ты же знаешь. А тут такой вот визитёр… Не к тебе ли он в гости заходил?

И глянул на помощника с подозрением. С подозрительным прищуром глаз.

Вениамин под взглядом этим улыбнулся смущённо.

— Алексей Валерьевич, вы же сами говорили, что ничего не хотите знать… И я вам обещал, что вам не придётся непосредственно общаться с теми, с кем приходится общаться мне. Вот и не знайте. Не принимайте близко к сердцу. И он… Он под контролем! Не волнуйтесь, в офис ему хода нет. До порога, не дальше. Никакая грязь, ни в прямом, ни в переносном смысле вас не коснётся!

— И в самом деле так думаешь? — спросил Алексей.

Помощник закивал в ответ.

Алексей подошёл к нему в плотную.

И прошептал на ухо:

— Не верю, дорогой мой Веня, в такую наивность. Прости уж, но не верю!

Коктейль, мартини, оливка. И ещё мартини с соком.

Сок красного грейпфрута, сок лайма, пара капель лимонного сока.

Сигаретный дым — к синему потолку.

Себе Искандеров заказал абсент.

Жжёный сахар. Капли ледяной воды. Смесь зелёного с молочно-белым.

Глоток.

«Полгода назад я призналась ему, что не хочу иметь детей. Совсем… И никогда… А зачем я тебе это говорю?»

Он пожимает плечами в ответ.

«Говори. Я ничего не успею об этом написать».

«Но тебе не понятно…»

«Я всё понимаю. Всё! Рассказывай мне всё, что угодно. Всё, что сможешь вспомнить. Любое воспоминание, любая картинка твоей жизни, любой облик, даже смутный и неясный, и лишь на миг промелькнувший в твоём сознании — вытянет из моего сознания ответный образ. Мгновения своей жизни мы превратили в фотографии и раскладываем из теперь на стойке бара. Продолжай…»

Звенит колокольчик.

Официантка несёт запотевший кувшин с вином.

«Он не обиделся, нет. Поначалу мне даже казалось, что он смирился с этим. Что он понял меня. Без детей, без особой близости… Нет, я не говорила, что без обязательств. Мы же вместе…»

Грохот. Двигаются стулья. Жёлтые бра на сиреневых стенах.

«Но он не понял. Не захотел понять. Думаю, он воспринял это как предательство. Он же требует от всех дань. Ему нужно что-то отдавать. Кусочек себя, кусочек своего времени, кусочек своей жизни. Всё время отдавать!»

Искандеров обнимает её.

«Не нужно больше о нём. Теперь он над тобой не властен…»

Она качает головой.

«Куда мне от него?»

Он улыбается. Улыбка неровная. Будто через силу.

«Это зависит от нас. Только от нас. Человек всегда может уйти. Никто не может его остановить».

Она отстраняется.

«Уйти? Но ведь не с тобой?»

«Нет, — отвечает Искандеров. — Со мной некуда идти. Вот только сегодня, когда мы вместе…»

Он берёт её за руку.

«Сегодня мы вместе. Мне приснился сон. Дивный, необыкновенный сон. Во сне мы были вместе и занимались любовью. Не знаю, где именно. Не знаю, что это было за место. Похоже на ту комнату, где я сейчас живу. Но нет, нет! Совсем не то… Ты же не можешь переспуить порог этой комнаты. Там — не место любви. А мы были вместе. Ты связала меня. И взяла меня. Я был твой, весь твой. И был в тебе… Идём!»

Улица. Пыль по камням, ветер носит обрывки бумаги.

«Здесь…»

Будка, срочное фото. Граффити.

Он отдёргивает занавеску. Тянет её в будку. Властно.

— Что? Что такое? — шепчет она.

Под каблуком его ботинка со скрежетом сминается брошенная здесь кем-то в давние времена красная банка «колы».

Он задёргивает занавеску.

— Почему здесь? — спрашивает Ирина. — Почему…

Он не отвечает.

Он становится на колени.

Тянет её за руки. Она садится на маленький крутящийся стульчик на винтовой опоре.

На котором, верно, давно уж никто не сидел.

Он задирает её юбку. Выше, ещё выше. До тех пор, пока ноги её не обнажаются полностью.

Гладит её бёдра. Ласкает их губами.

Слегка стягивает трусики, и проводит пальцами по едва показавшейся краем полоске тёмных волос.

Развигает ей ноги и, приблизив голову вплотную к промежности, поглаживает носом лобок.

И кончиком языка пробует на вкус её кожу.

От трусиков исходит тонкий, нежный, опьяняющий аромат. Кружится голова.

Он обхватывает её за талию, приподнимает.

Она подаётся вперёд и руками упирается в переднюю стенку будки.

Глаза её полузакрыты.

Едва не потеряв равновесие, щекой прислоняется она к очерчивающей границы фотоснимка коричневой прямоугольной рамке с чёрным, запылённым глазом фотообъектива посередине.

В тесной будке не развернуться, но, по счастью, пространство её с одной стороны ограничено лишь подвижной занавеской, позволяющей перемещаться в стеснённом этом пространстве.

Осторожно, стараясь не сдвинуть плотную ткань завесы, Михаил становится сзади.

Придерживая край юбки, чтобы не скользнул он вниз, он гладит ноги Ирины.

Плавным движением тянет тонкую ткань, обнажая полные и податливо-мягкие её ягодицы.

Приспустив брюки, вздувшимся в страсти бугорком прижимается к ним.

Ладони кладёт на её груди.

На секунду замирает в истоме. И, обнажив член, входит в неё, сзади — быстро и плавно. Животом чувствуя холодок ягодиц, и членом — влажный огонь.

И семя струёй — на сходе волны.

И показалось ему… Толи показалось, то ли и впрямь сверкнула ослепительно короткая голубая молния…

Ирина вскрикнула слабо.

Он потянул её на себя, удерживая замком рук.

— Что-то… Свет, — тихо сказала Ирина. — Я видела…

Он только стонал в ответ. И прижимал её к себе — всё сильнее и сильнее.

Мусорщик сплюнул на потрескавшийся асфальт потухшую сигурету-биди и замер в раздумье.

Потом кончиком сандалии подтолкнул окурок в общую мусорную кучу, придавил подошвой надумавшие было разлететься под ветром обрывки газет, и, закинув метлу на плечо, присел на бордюр передохнуть.