Рейчел Липпинкотт - В метре друг от друга [litres]

Ну конечно. Родители Стеллы.

Женщина коротко кивает. Взгляд у нее настороженный. Напряжение между ними такое – хоть ножом режь. Знаю, надо повернуться и уйти. Открыть дверь на лестницу и вернуться в палату, пока ничего не случилось. Все это я знаю, но что-то заставляет меня остаться.

– Плитка в моей ванной… э, фиолетовая? А коврик…

– Черный. – Она опускает голову и смотрит на сложенные на коленях руки. Волосы падают ей на лицо.

Короткая пауза. Дверь в конце коридора бесшумно открывается и впускает Барб. Но родители Стеллы ее не замечают. Отец откашливается.

– А полотенца?

Женщина раздраженно всплескивает руками:

– Какая разница, Том! Это же совершенно не важно.

– Было важно, когда мы красили офис. Ты сама сказала, что коврик…

– Наша дочь в операционной, а ты хочешь поговорить о полотенцах? – бросает она, и ее лицо темнеет.

Такой недовольной я Барб еще не видел. Скрестив руки на груди, она выпрямляется и с хмурым видом наблюдает за их перебранкой.

– Я просто хочу поговорить, – мягко говорит отец Стеллы. – О чем-нибудь.

– Господи, ты меня убиваешь. Перестань… – Она недоговаривает, и они оба поворачиваются и смотрят на Барб, на лице которой проступает постепенно то сердитое выражение, которое она приберегает для нарушителей режима.

Барб вдыхает так глубоко, словно хочет втянуть в себя весь воздух в комнате.

– Я не представляю, через что вы прошли, потеряв Эбби, – мрачным тоном говорит она и указывает на дверь операционной, за которой на стальном столе лежит их дочь. – Но Стелла борется сейчас не только за собственную жизнь, но и за вас обоих.

Пристыженные, оба отводят глаза.

– Разве нельзя оставаться друзьями? Или по крайней мере быть взрослыми? – с отчаянием в голосе выговаривает Барб.

Что за ерунда, Барб. Оставь эту чушь церкви.

Мать Стеллы качает головой:

– Не могу быть рядом с ним. Смотрю на него и вижу Эбби.

Отец быстро поднимает голову, бросает взгляд на бывшую жену и отводит глаза в сторону:

– А я, когда смотрю на тебя, вижу Стеллу.

– Вы – родители. Об этом еще не забыли? А знаете, что когда она узнала насчет операции, то настояла на том, чтобы самой позвонить вам. Боялась за вас, понимаете?

Господи. Неудивительно, что у Стеллы мания остаться в живых. Эти двое потеряли старшую дочь, а потом и друг друга. Если умрет и младшая, они, пожалуй, и рехнуться могут.

Мой отец ушел до того, как я разболелся, до того, как болезнь проявилась в полной мере. Жить с больным ребенком он не мог. А уж с мертвым тем более. А если в семье один ребенок больной, а другой – мертвый?

Родители Стеллы смотрят наконец друг на друга, смотрят по-настоящему, со слезами на глазах, и молчат.

Стелла заботится обо всех нас. О маме, папе, обо мне.

Жду не дождусь, когда же мне исполнится восемнадцать, когда стану совершеннолетним и смогу сам распоряжаться своей жизнью. Может, пора и вести себя соответственно. Может, пора действительно позаботиться о себе.

Смотрю на Барб, невольно моргаю и в ее глазах вижу узнавание.

Ох-хо. Чувствую себя ланью, попавшей в свет фар, растерянной, не знающей, что делать: сорваться с места и бежать или покорно принять неизбежное. Колеблюсь слишком долго, и Барб налетает на меня, хватает за руку и тащит по коридору к лифту.

– Нет, черт возьми, нет.

Я молчу. Створки кабины расходятся, и Барб втаскивает меня в лифт. Снова и снова жмет кнопку третьего этажа, качает сердито головой, и я чувствую исходящие от нее недовольство и раздражение.

– Послушай, я понимаю, что ты злишься, но ей было страшно. Я… мне просто нужно было увидеть ее и…

Створки наконец сходятся, и Барб поворачивается и смотрит на меня. Лицо ее темнее тучи.

– Ты можешь убить ее, Уилл. Можешь лишить ее шансов на новые легкие.

– Она подвергается большей опасности под анестезией, а не со мной, – выпаливаю в ответ.

– А вот и нет! – кричит Барб. Лифт замедляет ход, двери открываются. Она выходит, я за ней.

– Вы про что?

– Тревор Фон и Эми Пресли. Как и вы со Стеллой, у обоих был кистозный фиброз. – Она поворачивается на каблуках и смотрит на меня в упор. – Эми заразилась B. cepacia. – Лицо у нее серьезное, так что я закрываю рот и воздерживаюсь от своих обычных комментариев. – Я тогда молодая была, примерно того же возраста, что Джули сейчас. Работать только-только начала. И жить только начинала.

Барб смотрит мимо меня, как будто в другое время.

– Они полюбили друг друга. Мы все знали правила. Никакого физического контакта, дистанция – полтора метра. И я, – она указывает на себя, – я позволила им нарушить запрет, потому что хотела, чтобы они были счастливы.

– Я уже знаю, чем это кончилось. Они оба умерли, да? – спрашиваю я, заранее зная, чем закончится ее история.

– Да. – Сдерживая слезы, Барб смотрит мне прямо в глаза. – Тревор заразился от Эми. Эми прожила еще десять лет, а Тревор… Его вычеркнули из списка на трансплантат, где он был в самом начале, а через два года бактерия его убила.

Вот же дерьмо.

Я сглатываю, отворачиваюсь и смотрю на палату Стеллы за сестринским постом. Список того, что может произойти с нами, больными кистозным фиброзом, едва ли не бесконечен. Какие-то истории наверняка придуманы, чтобы напугать нас, но случай с Тревором и Эми, о котором только что рассказала Барб, похоже, не из их числа.

– Это случилось в мою смену, – продолжает Барб, снова показывая на себя и упрямо качая головой. – И будь я проклята, если допущу, чтобы такое повторилось.

Она поворачивается и уходит, а я остаюсь с открытым ртом и не знаю, что сказать.

Только теперь я замечаю стоящего на пороге своей палаты По. Лицо бесстрастное, и понять, что скрывается за этим нечитаемым выражением, невозможно. Ясно только, что он все слышал. По открывает рот, но я поднимаю руку и останавливаю его. Иду к себе и, перешагнув порог, хлопаю дверью.

Первым делом беру с тумбочки ноутбук и сажусь на кровать. Секунду-другую пальцы парят над клавиатурой, потом я перевожу курсор на строку поиска и пишу B. cepacia.

Есть. Информация на всю страницу.

Заражение .

Риск .

Инфекция .

Всего одним кашлем, одним-единственным прикосновением я мог испортить ей всю жизнь. Мог лишить ее шанса на новые легкие.

Я мог навредить Стелле.

Наверно, я это знал. Знал, но не понимал по-настоящему.

И вот теперь от одной лишь мысли об этом мне становится не по себе. Все тело наполняется болью. Хуже, чем при операции, при обострении болезни. Хуже, чем утром в плохой день, когда просыпаешься и не можешь сделать вдох. Хуже, чем быть в одной комнате с ней и не иметь возможности прикоснуться.

Смерть.

Вот что я такое для Стеллы. Только одно может быть хуже, чем не быть с ней или возле нее, – это жить в мире, где ее нет вовсе. Особенно если это случится по моей вине.