Марина Светлая - Уход на второй круг

Было это или не было? Она или не она?

Куда она могла брести? Для чего? Ей это было нужно? Как и сейчас — бесконечная сырость. Запах дождя. Яркий, насыщенный аромат кофе в картонном стаканчике у девочки, спускающейся на ступеньку ниже по эскалатору. И тонкий, едва пробивающийся — от нее самой. Смесь запахов до тошноты, подкатывающей к горлу. Сглатывай — не сглатывай.

Она устала.

Закрывала глаза. И ехала вниз, туда, где грохотали вагоны, рассекая все на свете стремительными линиями своих маршрутов. Они перечеркивали и поток лиц. Возвышающиеся головы — и опущенные вниз. Смотрящие прямо перед собой — и в себя. Носы и глаза, освещенные лампами по обе стороны эскалатора и экранами телефонов. Шевелящиеся и сомкнутые губы. Бесконечные провода наушников, торчащие из ушей, будто люди — не люди, а роботы. Не живые. Искусственный интеллект.

Вцепиться пальцами в перила. Но и те убегали вперед, двигаясь быстрее, чем ступеньки. Давай, держись, успевая перехватывать. И так всегда, всю жизнь. Только и успевай. Только и успевай, сосредоточенно глядя на собственную ладонь, отчаянно сжимающую чертовы перила. И чувствуй это удушье, стискивающее грудь тяжестью глубоко под землей — тяжестью этой самой земли, которая придавливает мертвых.

Вдохнуть. Сильно. До самого дна. Доказывая себе — может.

И выдохнуть — с некоторым усилием. Тоже до самого дна.

А потом, когда глаза подняла к толпе, движущейся навстречу, вверх, в первую секунду едва не потеряла возможность стоять. Взгляд цвета индиго. Отчаянный взгляд цвета индиго у кого-то там среди всех этих людей. Наружу, напоказ. Открывающий ей что-то, чего она до сих пор среди бесплотности и обесцвеченности и не видела. Так давно не видела.

Близко — руку протяни.

Она и тянула бы, если бы его рука была сейчас протянута ей навстречу. Но он поднимался вверх, в то время как ее увлекало вниз. Так и стояли, сцепившись взглядами. Он — не он. Она — не она. Будто бы и не с ними. Пока не проехали друг мимо друга, без единого касания, не скользнув и по краю. И не оборачиваясь, когда было кончено. И только мир вокруг приобрел вдруг синеватый оттенок его глаз. Вибрирующий и живой. А потом погас, захлопывая двери вагона метро. Навсегда.

И довольно. Хватит.

Вяло мотнув головой, Ксения отвернулась от окна. Спать больше не могла, не зная, сходит с ума в реальности или во сне. Налила молока, нагрела его в микроволновке, добавила меда и, обхватив чашку обеими руками, забралась с ногами на диван.

Думалось что-то сумбурное. Обрывки мыслей, воспоминаний, видений. И все же из странного ассорти в ее сознании настойчиво пробивалась мысль о необходимости разговора. Она хочет поговорить с Глебом. Она хочет… должна знать, что произошло тогда. У нее больше нет сил жить в агонии между прошлым и настоящим, отворачиваться от будущего.

Ей надо услышать, ему надо сказать, им надо встретиться. Надо. Ксения нахмурилась. Где встретиться, как…

Позвонить ему она не может. Номера теперь уже нет. Домой? Пока будет метаться между Киевом и Стретовкой — передумает. Разучилась ломиться в закрытые двери.

Да и как домой? Домой — это к нему. А ей всего лишь необходима правда. Правда о том, как умер Иван. Прикрыла глаза, потерла лоб. Кисель, даже в голове кисель — ничего не соображает. Она со вздохом сползла на подушку, посильнее закуталась в халат, смирившись с собственной несостоятельностью.

Попросить Дениса?

— Совсем рехнулась! — сообщила Ксения в воздух и… вспомнила!

Вскочила на ноги, ломанулась в комнату за ноутом. Зло ругалась, что тот медленно грузится. Так же зло впечатывала в поисковике Пироговку. Сайт, заведующие отделениями, врачи.

Парамонов. Глеб Львович. Врач-хирург.

И по-другому быть не могло. Он должен был выбраться.

Смотрел на нее с портрета и улыбался. Только, зная все его улыбки наперечет, видела, что эта — пустая, глаз она не касалась. Атрибут успеха. Но пусть лучше так… Так правильно.

Зарос — волосы почти до плеч, пряди заложены за уши. Борода. Уже не небритость — самая настоящая борода, за которой не видно заострившихся черт. Как не видно поджарого тела под больничной зеленой рубахой. Только руки из рукавов — высохшие, жилистые, крепкие, заканчивающиеся узловатыми пальцами красивых ладоней — крест на крест на груди. Парамонов Глеб Львович. Врач-хирург.

Ксения долго изучала экран, с которого он смотрел на нее. Узнавала и не узнавала одновременно. Успела забыть, что на снимках люди всегда выглядят чуть иначе, особенно на таких. Тысячу лет не смотрела фотографий. Отучила себя. Возила из квартиры в квартиру единственный альбом, но ни разу в него не заглядывала — не могла. Ее телефон был пуст, в отличие от телефонов других нормальных людей. Память и без того держала крепко. Яркими вспышками, как срабатывающие шторки фотоаппарата. Каждое мгновение, остающееся навсегда в снимке.

А ведь и у него остались сотни ее фотографий… Она позволяла фотографировать себя в Каменце, на даче, на каких-то выставках. Это было атрибутом нормальности. Как карточки его родителей в рамках на стене дома в Стретовке. «Когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии» — звучало всерьез, по-настоящему.

Наконец, Ксения заставила себя отвести взгляд. Щелчок мышки. Контакты, схема проезда.

Ее машина по-прежнему стояла в гараже. Придется прибегнуть к помощи общественного транспорта. Досыпать смысла больше не имело, да и вряд ли ей это теперь удалось бы. Как ни скрывала от себя, а задуманным взбудоражила и без того расшатанные нервы. Не до сна. Зато достаточно времени для кофе, завтрака, душа. В компьютер больше не смотрела. Она собирается не к Парамонову. Ей нужно всего лишь узнать, услышать. Она идет к врачу-хирургу.

Глядя невидящим взглядом в окно маршрутки, твердила, как заклинание: она ничего не обещала Глебу, она многое обещала Ивану. Двигалась машинально, имея единственную цель — главный вход в клинику, откуда обратного пути уже не будет. Пара сотен метров, лишь перейти дорогу.

Ксения подошла к краю тротуара и подняла глаза.

— Тебя уволят за антигигиену. Я серьезно! Бузакин опять приклепается.

— Я регулярно моюсь.

— Ты бы еще регулярно стригся — цены бы тебе не было!

— Мне не мешает, под колпаком не видно.

— Бороду тоже под колпак?

— Исключительно ради тебя озадачусь поиском зажимов.

— Смешно. Вот, пока давай обойдемся этим.

— Гном, уйми свою Гномшу.

— Парамонов!

— Я не собираюсь этим пользоваться.

— Придется. Меня достало общаться с тобой через челку в операционной.

— Что за странное желание заниматься моим внешним видом? Тебе воспитывать некого?

— Есть, Парамонов, но она пересмотрела сказок про Красавицу и Чудовище. Гном на Чудовище не тянет.