Марина Светлая - Не гореть!

Бытовуха засасывала в свою трясину. А находиться в трясине по складу характера Надёжкина не могла. Спасали звонки Дианы, с которой она, как ни странно, сблизилась именно тогда, когда та уехала заграницу.

«Они меня душат своей заботой. Мне двадцать семь лет, а они душат», — сказала ей однажды сестра, неожиданно освободившаяся и почти сбежавшая от родителей, что в свое время шокировало всех. Наверное, это и прорвало плотину. Каждая из них бежала из дому, сломя голову. Только у каждой были свои причины.

И если Оля почти что забыла, что такое жить под колпаком, то Диана только-только начинала привыкать, временами основательно ее подставляя.

Как в этот раз.

Мать заявилась в дом, в котором не бывала годами.

Мать заявилась на четвертый день после Олиной травмы.

Мать заявилась, когда Диана сдуру ляпнула той по телефону, что Оля ушибла ногу.

И злиться на Диану не получалось. Получалось только смотреть на актрису Белозёрскую, исполняющую одну из лучших ролей, на бабушкиной кухне посреди солнечных лучей, прокравшихся в окно из-за раскидистой облетающей вишни.

— Почему ты нам не позвонила? Ну почему? Мы же всегда поможем, ты же знаешь! — говорила мать своим хорошо поставленным голосом.

Этот голос нисколько не заглушал другого, отцовского, кричавшего четыре года назад: «Когда у тебя ничего не получится, ни мне, ни матери звонить не смей. Потому что ты сама это выбрала, Ольга!»

— Чай будешь? — буднично поинтересовалась Оля, поднимаясь с кресла и ковыляя к чайнику. — У меня мята есть.

— Оставь, тебе нужен покой, — со знанием дела отказалась Влада. — И вообще, что ты здесь одна? Не наездишься к тебе. И у меня, и у отца очень плотный график.

Надёжкина включила чайник и улыбнулась, не глядя на мать. Временную дыру в их общении они так и не залатали. Да она к тому и не стремилась давно.

— Ну я же не прошу нарушать его из-за меня, — миролюбиво как могла заметила Оля. — И ездить не надо, я справляюсь.

— Но мы же тебя тоже любим! И я все придумала. Продадим дом и купим тебе квартиру недалеко от нас.

Оля вздрогнула и обернулась к матери. Вышло резковато для ее ноги, но позволить себе болезненную гримасу она не могла — терпела. Мантра. Надо просто потерпеть — и Влада уедет.

— Ты плохо придумала! — сдержанно сообщила Оля.

Мать посмотрела на нее недоуменным взглядом и принялась растолковывать:

— Просто поразмысли. Квартиру подберем тебе удобную, небольшую, папа говорит, лучше сразу брать с ремонтом, чтобы ты не тратила на это ни времени, ни сил. Зато в городе.

— Папа говорит?

— А что тебя удивляет?

— Нет, нет! Ничего. Может, он еще чего говорит, а я не знаю.

— Оля! — упрек был более чем слышен. Мать качнула головой и поджала губы. — Почему нашу заботу ты всегда воспринимаешь враждебно?

— Продать бабушкин дом — это забота?

— Начнем с того, что сейчас этот дом — мой.

Оля подняла голову и вперилась взглядом в мать. Выдержка не сбоила. Скорее наоборот, заставила сгруппироваться, как перед прыжком. Правда, с прыгучестью в последнее время были проблемы. Ровно такие же, какие были у Леонилы Арсентьевны с практичностью. Завещания она не составила — то ли не думала, что этак лишит внучку крыши над головой, то ли и правда считала, что помирит семью, если в права наследования вступит Влада.

— Я помню, — спокойно заговорила Оля. — Кто владелец этого недвижимого имущества — я помню. Спасибо, что позволила мне здесь жить этот год. Сколько у меня времени, чтобы собраться?

— Ну вот опять! Что значит «позволила»? Живешь — и живи. Но ты же не можешь хотеть прожить здесь всю свою жизнь? — воскликнула мать и живописно всплеснула руками.

— Хочу. Я хочу прожить всю жизнь здесь. Если это невозможно, то скажи сразу, и я буду искать другие варианты. Но продавать этот дом, чтобы купить мне квартиру возле вас — это… Это как предательство с моей стороны. В конце концов, есть Диана, она тоже бабушкина. Да и вы у меня еще… — Оля чуть заметно перевела дыхание, пытаясь смягчить собственные слова, — вы у меня еще молодые. Этот дом в аренду не годится, а однушка в Киеве — вполне. Я понимаю.

— Оля! Мы делаем это для тебя, — Влада оказалась рядом с дочерью и положила руки ей на плечи. Заглянула в глаза. — Для тебя! Ты тоже наша дочь!

Олины ладони легли на материны. Но она не отстранилась и взгляда не отвела. Только едва заметно дернулась ее щека — единственное проявление эмоций, которое она себе позволила.

— Ты понимаешь, почему я здесь? Понимаешь, почему я живу этой жизнью?

— Потому что не захотела послушаться нас с отцом! — вспылила Влада. — Тебе все равно было «как», лишь бы наперекор! Да, мы уделяли Диане несколько больше внимания. Но после всего, что случилось… Если бы ты только сделала, как мы просили.

— Значит, не понимаешь, — усмехнулась Оля. И впервые за все время их разговора в ее голосе проявилась горечь. Она научилась с этой горечью жить, научилась сдерживать, научилась делать ее незаметной для окружающих, но так и не научилась забывать о ней возле близких. Против родителей она была безоружна, как всякий ребенок, который их безоговорочно, по определению любит.

Сколько Оля себя помнила, у них всегда была Диана. Обожаемая старшая дочь. Красивее всех, умнее всех, талантливее всех. Ее с рук не спускали. С ней возились. Ее баловали.

Сама же Оля получилась у собственных родителей случайно. Влада не планировала беременеть — она только-только начала получать главные роли, ее стали приглашать в перспективные проекты, да и на телевидении складывалось все удачно, но декрет подрывал надежды на будущее. Отец разводил руками: мол, решай сама. А бабушка неожиданно пообещала помогать с ребенком, если Влада решится его оставить. Влада решилась при условии, что Леонила Арсентьевна уйдет из театра, чтобы заниматься девочками. И если Диана все еще оставалась маленькой звездочкой на небосводе амбициозной актрисы Владиславы Белозёрской и тогда еще кандидата политических наук, доцента Бориса Надёжкина, то об Оле, сбагренной бабушке, на некоторое время забыли. Было не до нее. Мать, смеясь, говорила, что она родилась страшненькой, а таланты у новорожденных еще не проявляются, потому с ней было попросту не интересно. Да и времени… откуда время взять при их «плотном графике»?

Годы шли. Сестры взрослели. Материальное положение улучшалось. Бабушка была выдворена восвояси, а в квартире уже профессора Надёжкина появилась домработница, которой вменили еще и обязанность приглядывать за детьми.

Впервые об Оле вспомнили в школе, когда она стала едва ли не в кровь драться с мальчишками-одноклассниками, дразнившими ее «Рельсой» за высокий рост — с первого класса она стояла первой в шеренге на физкультуре. Тогда же, будто пелена спала с глаз, выяснилось, что и успеваемость ее оставляет желать лучшего. Влада трагически заламывала руки. Профессор Надёжкин заявил, что она опозорила фамилию. Леонила Арсентьевна решила приобщить ребенка к полезному занятию — и стала забирать на выходные к себе, в Ирпень, где Оля начала помогать ей делать кукол. И учить уроки — куда без этого? У бабушки была потрясающая библиотека, в которую она влюбилась, пусть и не сразу, но довольно скоро. У бабушки были удивительные друзья, которые приходили к ним поговорить о театре, литературе, живописи и музыке — с ними Оля неожиданно поладила, ловя каждое их слово куда охотнее, чем в среде маминых коллег из модной тусовки. У бабушки была уютная мастерская, где они вместе творили волшебство. Все, что Оля умела сегодня, началось именно тогда, когда нескладная девочка лепила из пластилина первые фигурки, с помощью которых она училась заливать гипсовые формы для своих игрушек.