Стася Андриевская - «Откровения о…». Книга 1. Порочная невинность

…Людское море колышется, плещет тревогой: «Путч! Путч!»… Расплывчатые лица на экране телевизора и имена, среди которых почему-то слышится одно – Дмитрий Комарь*. Я не знаю, что и как, но почему-то понимаю, что он погиб. Путч. Танк. Афган. Стоп, почему Афган?! Не знаю. Могилка, танк, Афган… Медведь. Бес. Бес? Денис!

Удушливая волна паники, мозг плавится, пытаясь продраться сквозь обрывки образов и мыслей, связать воедино хоть что-нибудь… Денис. Денис. Что – Денис? И… и кто это вообще? Дмитрий Комарь… Или Кама́р?.. Ломливая поза Ленки – взрослой уже Ленки – и кольцо с огромным рубином… Денис… Кама́р… Кто это? Но перед измученным сознанием словно стоит бетонная стена – и за неё никак не пробраться.

…Зато перед ней – распахнутые окна класса, лето. Непривычная для школы тишина, запах краски. Я пытаюсь ухватиться плоскогубцами за потемневшую уже шляпку, но они соскальзывают. Мешковину, изображающую стену блиндажа, давным-давно содрали, пионерскую комнату превратили в лабораторию для химии и физики, но вокруг шляпки забытого гвоздя всё ещё торчат обрывки нитей. Пытаюсь ещё и ещё… А этот, новенький из десятого, как его там… – смеётся: «Давай, может, я?» Да фигушки! Пробую снова и снова, пока он не зажимает меня в наглую и не отбирает плоскогубцы. Я верещу… но так, для вида. Потому что неправильно это, когда всего пару месяцев назад как перешёл в новую школу, а перед тобой уже девчонки штабелями падают. Они – пусть падают, а я – фигу! Неправильно это… Но всё равно лестно, что вызвался помогать именно мне, а не в столовке, например, хотя там, говорят, пирожками подкармливают… Сдираю старую краску со стены, а сама смотрю на пацана украдкой – ну, так себе, ничего особенного. Хотя… Высокий, крепкий. Говорят, спортсмен. Он тоже воровато косится на меня, и взгляды наши встречаются…

Я открыла глаза. В комнате стаял полумрак, но было понятно, что за плотными шторами давно уже рассвело. За стеной что-то монотонно постукивало. Я осторожно села. Постель разворочена, подушка влажная, и сама я тоже. Но ни жара, ни озноба. И даже голова, в общем-то, лёгкая.

Но ненадолго. Бетонная стена, мешавшая сонному подсознанию, вдруг рухнула, и я тут же согнулась пополам, уткнулась лицом в ладони лежащие на коленях. Да бли-и-ин, Господи, ну почему это не дурной сон? Как же это вынести-то? Казалось, стоит мне разогнуться, и в груди лопнет какая-то до предела натянутая струна, поэтому я, так же скукожившись, просто завалилась на бок. Подушка была холодная и влажно-липкая. Я сбросила её на пол, собрала одеяло комом, обняла, чувствуя, что вот-вот разревусь.

За стеной что-то грохотнуло. «Блядь!» – твёрдо ругнулся мужской голос. Я подскочила и только теперь заметила, что дверь в мою комнату закрыта.

Лихорадочно собрала, продрала пальцами волосы, кое-как заплелась. Протёрла глаза, размяла немного лицо…

В коридоре едва уловимо пахло едой. Лук, чеснок, сырая картошка… что—то такое. Дверь в кухню тоже оказалась закрытой, и постукивание, которое я услышала как только проснулась, доносилось именно оттуда. Дыхание перехватило – Медведь или?.. Боялась заканчивать мысль, словно этим можно было сглазить и всё испортить. Сердце бешено колотилось, отказываясь и верить, и не верить одновременно…

Медведь резал лук. Широкий слегка изогнутый нож с желобком для стока крови и зазубринами для дробления костей на стальной «спинке» мелькал над доской так шустро, что становился почти невидимым. Я молча плюхнулась на табурет у стола и ткнулась лицом в ладонь. Жёсткое разочарование. Просто финиш, какое! До слёз. Причём обычных, не луковых.

Тупо сидела и шмыгала носом, не понимая, чего хочу больше – спросить что-то по существу, или сходу надерзить, отыграться. И вдруг поняла, что Медведь не отреагировал на меня. Никак. Вообще. Как будто я и не пришла.

Обиженно вскинула голову.

– Вообще-то здрас-с-сти!

Он приостановил безумное мельтешение ножа, поднял на меня льдистый взгляд:

– Ну вообще-то да. Молодец, что вспомнила.

И, взяв очередную луковицу, снова принялся шинковать. Я рассматривала его – вот так просто, можно сказать, демонстративно, даже слегка склоняя голову, чтобы уж наверняка заметил, мою наглость. Он подстригся и побрился. И сразу сбросил лет восемь, ну ладно – пять. Подбородок волевой, но не резкий, как, например, у Дениса. Губы тоже мягче. Веки, показавшиеся вчера тяжёлыми, теперь выглядели скорее… эмм… уютными. Из-под таких просто не может быть злых взглядов. А от внешних уголков глаз бегут «смешливые» морщинки. И всё равно Медведь. Страшный, но справедливый и, в общем-то, добрый Михайло Потапыч из сказок. Я вздохнула.

– Ну не молчите, пожалуйста…

Он глянул на меня с хитрым прищуром и приложил палец к губам:

– Чщщ… Не спугни.

– Кого?

Он только подмигнул мне обоими глазами, и принялся было снова резать, но вдруг вспомнил:

– А, собственно, почему ты сидишь? На! – придвинул ко мне доску, но нож дал другой, обычный кухонный. – Пельмени лепить умеешь?

Я смотрела на него, не понимая, как реагировать. Издевается? А он видимо принял моё молчание за отрицательный ответ. Качнул головой, хмыкнул.

– У меня три сына: двадцать пять, двадцать и восемнадцать лет. Не хотел бы, чтобы им достались жёны, которые не умеют лепить пельмени.

– Пфф… А я как бы и не претендую, если что! Свёкр – бандит, это, знаете, сомнительная перспективка.

Он усмехнулся и, положив на стол другую доску, шмякнул на неё кусок мяса.

– Для настоящих пельменей мясорубка не нужна. Фарш должен быть рубленый.

Я не выдержала.

– Вы издеваетесь?! Я сегодня ночью чуть не сдохла от температуры, это так, между прочим! А вы мне про фарш?

– Ну живая же? И вполне здоровая, как я погляжу. Это же даже хорошо, что тебя пережарило – теперь точно не разболеешься.

Зашибись. Человек-позитив, блин… Я поковыряла кончиком ножа луковые кольца, погрызла губу. Натянутая струна в груди ещё звенела, но теперь почему-то как-то глухо, скорее раздражающе, чем надрывно.

– Михал Потапыч, ну пожалуйста… Скажите, а?

Он снова приложил палец к губам и подмигнул обоими глазами. Тогда я склонилась к самому столу, заглядывая в медвежье лицо снизу, и перешла на театральный шёпот:

– Что-о-о с ни-и-им? Скажите мне по секре-е-ету-у?

Конечно, это уже было дурачество. По поведению Медведя, по его настроению и даже по выбритым щекам, я видела – чувствовала! – что Денис жив. Эта уверенность проникала в меня постепенно, но прочно и дарила лёгкость, от которой хотелось идиотски улыбаться. Но я же не могла сдаться вот так просто!

– Ну скажи-и-ите! Пожа-а-алуйста!

– Кстати! – он неожиданно остановил бег ножа, – это твоё? – и, вытерев руки об кухонную тряпку, достал из заднего кармана джинсов коробочку обтянутую синим бархатом. – В машине на заднем сиденье нашёл.