Иман Кальби - Она моя…

В душе она надеялась, что он ее разубедит, начнет опровергать ее пессимистичные мысли. Ожидала ответа на свою пламенную речь. Конечно, была надежда, что он, наконец, скажет заветные слова, что любит, что она не права, но он молчал, молчал, сводя ее с ума этим долбанным многозначительным молчанием…Только не спуская с нее своего тяжелого взгляда теперь темно – синих глаз.

Остальное произошло молниеносно. Он быстро расстегнул ширинку джинсов, вытащил свой член и резко вошел в нее, начав двигаться быстрыми толчками.

– Все это чушь! – шептал он ей на ухо, – Иссам взял в жены эту девчонку, потому что хотел делать с ней то, что с тобой делаю я сейчас, только для этого мне не надо на тебе жениться…Ты и так моя…. Вот что важно, Влада. Где бы ты ни была, что бы ни произошло, сколько бы километров нас ни разделяло, ты останешься моей… Ты была рождена моей, для меня… Иначе бы нам не было так хорошо вместе…И все остальное не имеет никакого значения…

Он сжимал ее соски и делал так, чтобы она отвечала на его движения. И ее тело отвечало. Но душа надрывно рыдала. Он прошелся по ней молотком. Сейчас. В этот момент. Есть вещи, казалось бы, совершенно незначительные, очевидные, банальные для окружающих, но когда их слышишь ты, все внутри переворачивается. Он был прав – она – для него, но Он – не для нее… Он никогда не был ее. Не был и не будет. При всех ее достоинствах, при всей его одержимости ею, при всем желании она никогда не сможет войти на равных в его жизнь… Его пара – женщина из его окружения, из семьи, «мин бейт», из дома, как говорят арабы. А она? Пришедшая из ниоткуда русская журналистка, у которой даже семьи – то нет – ни семьи, ни детей, ни кола – ни двора – вот так про нее скажут через десять лет, когда она станет не так молода и не так свежа собой, когда кроме внешности и возраста нужно будет предъявить этому миру что -то еще… Она та, кто продала свою честь за пять гребанных страниц на бумаге… Она всегда будет для него приложением, не чем – то целостным… Она всегда будет с этим клеймом. Поэтому у нее и не будет ни его телефона, ни ключей от его квартиры. Она не равная, я вещь. Она не Амани, которую брали замуж с оркестром и фейерверками. Она просто милая игрушка, у которой по определению нет ни чести, ни достоинства… Ее место – быть трахнутой на столе в его холостяцкой квартире, на работе или в машине для остроты ощущений, но не на супружеском ложе в его официальном доме…

Он зажал ей горло, убыстряя свой ход. В ее глазах потемнело.

– Скажи, что ты моя, Влада, – полурычал он, смотря на нее каким – то нездоровым взглядом, с искаженным гримасой греховного удовольствия лицом.

– Я твоя, Васель… К сожалению, я твоя, – обреченно признала она, не в состоянии больше сдерживать своих слез, которые катились теперь к ее ушам по горящим щекам.

Он кончил, извергая животные стоны, а потом обессиленно упал на нее.

Влада не шевелилась. Словно ее уже там не было…

– Прости… – прошептал он через пять минут обреченного молчания. Все еще лежа на ней, распластанной на его внушительном столе… – Не знаю, что нашло на меня, Влада…Детка, – его рука начала было гладить волосы девушки, но она оттолкнула его, наконец, освободившись из физического плена.

Утерла слезы, поправила одежду, собрала волосы.

– Я хочу домой, Васель…

– Влада, – подорвался он к ней, пытаясь прижать к своей груди. – Извини, прошу…Я не хотел сделать тебе больно… Что – то нашло на меня…Но эти твои разговоры о самостоятельности и карьере… Эти взгляды моих салаг, даже Айман пялится на тебя… эти твои восторженные разговоры о Дибе…Ты не замечаешь, что провоцируешь меня?

– Почему – то тебя раньше не смущало, что твои охранники смотрят на меня… – холодно ответила она, направляясь к выходу.

Васель в очередной раз за сегодняшний день вздохнул, молча проследовав за ней.

По пути на выход едва ли не каждый мужчина действительно провожал ее похотливым взглядом, который невозможно было скрыть даже страхом и раболепием перед Васелем.… Она знала, что его это жутко выводит из себя, но ей было все равно. По – глухому больно…

Они молча сели в машину и тронулись с места. Он выбрал какой – то странный маршрут, отнюдь не тот, каким они добрались сюда. Петляя между дворами, въехали на узенькую улочку со старыми домами. Он внезапно замедлил скорость, а через несколько домов и вовсе притормозил.

– Посмотри, видишь этот дом? – спросил он у нее.

Влада подняла глаза и увидела скромненький, запущенный домик в колониальном стиле. О красивой архитектуре свидетельствовали только арочные формы окон, да и то все, как правило, старые и рассохшиеся. Этот дом не был обременен изысками. Его отличала простота и даже некоторая скромность…Васель, как завороженный, смотрел на него – и в его красивых выразительных глазах можно было разглядеть тень какой – то притупленной печали, придающей глазам особое сказочное свечение. На фоне этой странной улицы, какой – то потерявшейся во времени, он вдруг показался Владе очень похожим на своего отца. Конечно, она видела его только на фотографиях и картинах, но сходство было слишком сильное, чтобы его не уловить.

– В этом доме жила семья моей матери, – вдруг произнес он.

Она затаила дыхание, не осмеливаясь нарушать то состояние, в котором он находился.

– Я знаю, что отец, когда ухлестывал за ней, приезжал сюда каждый вечер на своих спортивных автомобилях в сопровождении охраны. Он просто стоял, облокотившись о капот машины, и смотрел на окна в ее комнате. Ее отец, мой дед, не выпускал ее из дома. Она была христианкой, местная. Он не желал союза с семьей с побережья.

Наконец, Васель оторвал свой взгляд от дома и перевел его на девушку.

– А потом они подорвались и уехали. Мать мне говорила, что таковым было решение ее отца. Они перебрались на Кипр – к дальним родственникам. Мой любезный дядя Авад же в порыве злости как – то открыл мне правду, что это семья президента заплатила им солидные деньги, чтобы они убрались из Сирии. Отец ничего не знал. Говорят, он сильно страдал. Приезжал в этот дом и часами тут сидел. Один, в темноте. Среди остатков наспех собранных вещей. Думаю, он и предположить не мог, что в своем животе она увезла и меня… что женщина может вот так, добровольно, лишить своего будущего ребенка отца… – несколько минут они сидели молча. Васель не сводил глаз с этого дома.

– В детстве я был на него очень обижен. На всех на них. Кроме деда. Он действительно был искренним со мной. А они…. Помню, дядюшка сказал мне, что моя мать продажная, и за деньги бросила отца. Тогда мне было всего 10 лет, я всему верил на слово. Я не спал три дня. Не мог ни есть, ни играть. Раздражал свет солнца, пение птиц, запах цветов в саду. Тяжело знать о том, что твоя мать такая. Ужасно. С годами, взрослея и многое понимая о том, как построена система в этой стране, я понял, что он, возможно, был прав… Думаю, отцу матери заплатили. Возможно, и ей самой…В общем, вот такой любви я плод…