Виктор Улин - Теща

Только я на этот раз изменился.

В прежние приезды меня волновало все, ограниченное интересами несмышленого мальчишки.

Прежде всего это были военные корабли, которые иногда удавалось увидеть в материн театральный бинокль. Волновали меня морские животные: раковины рапанов и черноморские медузы, которых иногда прибивало к берегу. Много радостей доставляли ежи, шнырявшие в траве около домиков стоявших на сваях вдоль косогора. Радовали незнакомые цветы, бабочки неизвестных расцветок, не живущие в наших широтах богомолы, большие белые улитки на лужайках. На территории базы в избытке росли грецкие орехи и миндаль. Орехи во время наших приездов оказывались незрелыми, их приходилось очищать от зеленой кожуры, после чего руки становились желтыми, как от йода, порой появлялись ожоги. Миндаль созревал, но мне никогда не удавалось запомнить, которые из одинаково высоких деревьев – культурные, а которые – дикие с несъедобными плодами, и каждый год поиск хороших орехов казался новым занятием.

Да и купания ради купаний без далеко идущих целей составляли одно из главных удовольствий отдыха.

Сейчас все осталось прежним.

Не нужные никому, кроме золотопогоннных адмиралов, военные корабли исправно утюжили бухту, превращая в соляровый дым миллионы, на которые можно было построить новые больницы или увеличить выпуск легковых автомобилей для населения. Или снабдить всех советских граждан туалетной бумагой вместо нарезанной газеты « Правда » – которую выписывали из-за дешевизны для настенных коробочек около унитаза.

Бабочки летали, богомолы ползали, ежи шуршали, гроздья белых улиток висели на высохшей от зноя траве.

И орехи никуда не делись, за год стали выше и мощнее.

Но это отошло на второй план.

Я нашел себя в абсолютно новом месте, поскольку сама цель моего интереса стала соответствовать возрасту, ею стали женщины.

Любые, лишь бы у них имелись признаки, которые можно рассмотреть.

И не только рассмотреть.

У отца имелся фотоаппарат – старый « ФЭД » , работа которым была сравнима со стрельбой из тяжелого орудия. Отец им дорожил и мне не давал, пользовался сам. Отцовские съемки заключались в нескольких кадрах, сделанных в первые дни. Ему быстро надоедало целиться, наводить на фокус без взгляда через объектив, выбора подходящих диафрагмы и выдержки по показаниям коробочки с зеркальцем, называющейся « экспонометром », и – что напрягало особенно – перекручивать на пять оборотов рифленую головку после каждого снимка. Кожаный футляр прятался в чемодан и вспоминали о ней только по возвращении. Не помню, чтоб хоть откуда-нибудь отец привез полностью отснятую пленку, даже съездив по работе в Венгрию в годы моего младенчества, он не смог напечатать снимков на половину маленького альбома.

Но в этом году отец расщедрился и вперед дня рождения, который намечался ближе к августу, подарил мне собственный фотоаппарат. Правда, этому способствовало то что у старого « ФЭДа » разладился дальномер и делать им качественные снимки стало невозможно.

Дешевая « Чайка » подходила моему уровню, к тому же снимала узкими кадрами, которых на стандартной пленке помещалось вдвое больше, чем у прочих аппаратов. Качество объектива оказалось приемлемым; позже я где-то читал, что такими шкальными « щелкалками » профессиональные журналисты пользовались как записными книжками в дополнение к зеркальным камерам вроде « Зенита » или « Киева ».

Но самым главным было то, что фотоаппарат изначально оказался моим. К тому же, в отличие от « ФЭДа », он был маленьким и на пляже я прятал его в плавки.

Мать дала денег на пленку, ею я запасся дома, и мечтам на отдыхе не имелось предела.

В самом деле, тем летом все складывалось как нельзя более благоприятно.

Родители по обыкновению поехали в Крым не одни, а с парой друзей – отцовским сослуживцем и его женой.

Взрослые нашли дело по душе – точнее, они нашли его давно, сейчас продолжили прерванное год назад.

Мужчины играли в домино и совершали набеги на тянущиеся вдоль шоссе виноградные плантации, где покупали невозможно кислое зеленое вино этого года. Пили мало, пьянели сильно и были довольны.

А их жены занимались привычным для женского отдыха тех времен: загорали, купались, вязали. И, разумеется, сплетничали обо всем на свете, поскольку живя в одном городе, имели массу общих знакомых.

Было правда, одно обстоятельство которое отличалось от привычного и при неудачном течении могло помешать: отцовские знакомые приехали отдыхать с дочерью – шестнадцатилетней дылдой по имени Наташа. Кажется, в прошлые годы они ее с собой не брали, или я ее не замечал. Сейчас заметил потому, что Наташа уже имела женские детали сложения.

Она привлекала сильнее, чем Таня, раздетая Костей и приукрашенная.

Но Наташа общалась только с девчонками, а по отношению ко мне напустила манеры старшей.

В итоге я был полностью предоставлен самому себе.

Моих ровесников на базе отдыха имелось достаточно; они пускали в море модели кораблей, ловили с позеленевшего пирса бычков, безобидно задирали девчонок, играли в шахматы и шашки, занимались десятками других дел, которые мне сделались неинтересными.

Я со всеми перезнакомился на всякий случай, но ни с кем не подружился, не увидев сообщника.

Хотя приехать в Крым и найти там второго Костю было нереально. Поэтому я сохранял свободу от всех: она требовалась для моих целей.

Основное время я проводил в одиночестве.

В те годы я еще не вышел ростом и казался маленьким мальчишкой, выглядел года на два младше реальности. Последнее, вероятно, послужило причиной пренебрежения со стороны Наташи, жившей через фанерную стенку от меня.

Но недостаток телосложения сослужил службу в другом: никто из взрослых не догадывался о моем истинном возрасте и не принимал меня всерьез.

При мне женщины, делали все, что приходилось делать на по-советски необустроенном пляже.

Здесь стояли кривобокие кабинки для переодевания, но они были до такой степени замусорены, загажены и заплеваны, там так воняло мочой, что ими почти никто не пользовался.

Женщины осуществляли процесс переодевания на открытой местности, прикрываясь полотенцами.

Они расстегивались и застегивались, быстро и незаметно – как им казалось! – меняли лифчики, спустив с себя мокрый и подсунув сухой. При этом им приходилось на доли секунды обнажать грудь.

Меняли трусы – чаще, чем лифчики, но сильнее завернувшись.

Бывали и другие, не менее волнующие варианты, сейчас многое выветрилось из памяти.

Глядя на парней постарше, я осознавал, что при некотором усилии мог узнать значительно больше, возможно, даже кое-что бы получил.