Виктор Улин - Теща

Когда они шли купаться толпой я , с берега видел все, что происходит в море: парни хватали девчонок за разные места, пытались расстегнуть купальники, придумывали массу иных способов добраться до тел. А те визжали так, что их слышали в Севастополе, но ходили на такие купания регулярно. Им тоже все это нравилось.

Не знаю, до какой степени неизвестного там доходило, но однажды утром у кромки прибоя валялись пестрые трусики от купальника. Прежде, чем успел пошаркать граблями полупьяный уборщик, к морю пробежали две неестественно смеющиеся девицы, и одна из них – правда, я не заметил, которая – с молниеносностью кошки подхватила потерянную вещь с песка.

Но меня подобные игрища почему-то не волновали.

Должно быть, я испытывал подсознательную брезгливость к разврату. Или еще внутренне не дорос до реального и мне хватало того, что имел: подглядывать, рукоблудить и фантазировать.

Трудно описать все, что я видел, а что раздувал в фантазиях до невообразимых масштабов.

Сейчас я, конечно, понимаю, что женщины – в основном одни и те же – загорали на том пляже каждый год, и прошлым летом я видел все то же самое, чем отуманенно наслаждался нынешним. Женщины не изменились, купальники их остались теми же самыми, в СССР их покупали на десять лет без перемены. Но изменился я, изменился мой взгляд на жизнь – во мне открылись новые ворота, куда вошло все, что существовало всегда, но мною не замечалось.

В первые дни я был шокирован и смят, жалел лишь о том, что нахожусь здесь без утонченного сластолюбца Кости, с которым все можно обсудить. Ведь я уже успел понять, что обсуждать мелочи, связанные с женским телом, не менее – а может быть даже более! – приятно, нежели наблюдать реально.

Потом передо мной встала серьезная проблема: наблюдения радовали глаз и тело – которое я регулярно ублажал, скрывшись в кустах на краю территории – но все виденное следовало еще сфотографировать, при том не вызвать скандала на свою голову.

Пожалуй, не буду вспоминать все подробности моих ухищрений.

В самом деле, я могу показаться каким-то совершенно обезумевшим сексуальным маньяком.

Но на самом деле, повторю еще раз, маньяком я не был.

Дело будущей жизни – математика – увлекала меня все сильнее.

Еще не имея перспективы пойти в спецшколу, я уже совершил погружение на очередную глубину любимой науки. В конце седьмого класса я написал отборочную работу и поступил во Всесоюзную математическую школу при МГУ. Я предвкушал, как осенью ко мне начнут приходить письма с заданиями на каждый месяц, а пока довольствовался « Задачником Кванта », благо на отдых взял с собой достаточное количество журналов.

Задачи я решал каждый день – обычно в часы послеобеденного отдыха, когда и взрослые и дети всей базы спали мертвым сном и мне не мешал шум.

Но математика не мешала жизни – как не мешала мне никогда.

И потому, имея в своем распоряжении уйму времени, оставшееся от задач я отдавал сексуальной сфере бытия.

А эта сфера была здесь весьма благоприятной хотя бы потому, что круглыми сутками я видел около себя даже не полуодетых, а вовсе полуголых существ женского пола, всех возрастов и всех качеств.

Поэтому воспоминания о том лете, в какой-то мере предэтапным во всей последующей мужской жизни, наполнены всепоглощающей эротикой возраста.

Я наблюдал женщин, фотографировал их и продолжал самоудовлетворяться в прежней интенсивностью.

Правда, заниматься привычным делом в привычном комфорте, сидя на унитазе, тут оказалось невозможно.

Дом, где жили мы с родителями, был рассчитан на восемь семей. Отцовский приятель, его жена и пренебрегшая мною Наташа поселились рядом с нами, двери выходили на общую террасу, на которой наши матери по вечерам вязали, а я слушал шуршание невидимых ежей. Другие двое соседей имели такие же выходы на другую сторону домика. Еще четыре семьи обосновались на втором этаже с выходами на отдельные лестницы. Жилые помещения представляли большие низкие комнаты, в которых туалет был отделен от спальной зоны узкой перегородкой, дверцы не имел. Входная дверь, конечно, запиралась, но простейший замок состоял из одной личинки, изнутри не блокировался и опасение быть застигнутым родителями не позволяло расслабиться.

Да и вообще по качеству исполнения эти избушки на железных ножках напоминали посылочные ящики из ДВП. Обладая довольно устойчивой нервной системой, даже я иногда просыпался ночью оттого, что кто-то из соседей спускал воду в унитазе. И еще чаще мне не давали спать какие-то стуки, сопровождаемые женскими стонами. Над нами жила молодая пара и я недоумевал, почему они так часто дерутся и почему для драк выбирают ночное время.

Заниматься любимым делом в обстановке, где окружающим был слышен каждый мой вздох, я не мог.

Но зато на базе в моем распоряжении находились кусты, которые росли вдоль каменного парапета, ограничивающего пляж от прогулочной зоны. Эти заросли использовались в качестве туалета теми отдыхающими, которые стеснялись справлять нужду прямо в кабинках переодевания, но не хотели идти в грязное общественное заведение, лежащее на полдороги между морей и зоной жилья. Но мне удавалось находить не сильно загаженные места и все нужное производить на свежем воздухе. Тем более, что из кустов можно было увидеть пляж и иногда удавалось совершить то, о чем я лишь помечтал во время последнего разговора с Костей.

И переживать точку сладостного пика, глядя на какую-нибудь ничего не подозревающую полуголую тетку, раскинувшую на солнце свои толстые ноги и грудь в мокром купальнике, оказалось в тысячу раз приятнее, чем даже рассматривать в этот момент совсем голую, но рисованную Таню Авдеенко.

Что касается фотографий, которые я лихорадочно делал в каждой удобной ситуации на пляже, то они меня подвели.

Вернувшись домой, проявив пленки и занявшись фотопечатью после того, как родители вышли из отпусков и исчезли на работе, я испытал нешуточное разочарование. Почти все снимки вышли смазанными, а относительно четкие были неразборчивы в деталях до такой степени, что мои реальные купальщицы, загоральщицы и переодевальщицы оказались хуже газетных спортсменок.

Игрушечная « Чайка » подходила лишь для беглых записей происходящего; качество съемки ею было стохастическим, мои женщины получились бы более приемлемыми даже с помощью старой доброй « Смены » – столь же убогой, но имеющей нормальный формат кадра. Позже я понял, что фотоаппарат, непригодный для человеческой фотографии, прекрасно вписывался в образ моего отца – человека неглупого, но в быту никчемного. Все, что он покупал, оказывалось или непригодным вообще, или требовало переделок. А порой было опасным для жизни: например, лестница-стремянка, которой пользовались в квартире, имела такие узкие ступеньки, что удержаться на них смогла бы только Золушка, и сам отец падал с нее не раз.