Виктор Улин - Теща

Сами пионеры тоже развлекались, но в стороне, противоположной казарме вожатых.

Развлечений акселерирующих школьников касался анекдот тех времен, из которого я помню лишь финальную строчку, не имеющую смысла, но отражающую суть:

– «На хер, на хер!!!» – закричали пьяные пионеры …

Как и в школе, в лагере Костя не обрел друзей.

Вечерами он был предоставлен самому себе – тихонько ускользал из общей компании и бродил по темной территории. На второй или на третий день своей смены он случайно обнаружил это чудесное место и его бесстыдную обитательницу.

И, не веря счастью, целую неделю беззаботно наслаждался зрелищем.

Примерно так, как наслаждались мы по очереди мысленно между гаражей – но более пронзительно, чем удавалось мне, созерцая женщин в купальниках на крымском пляже.

После первых Костиных описаний меня прорвало.

–…У нее были красивые груди?.. Большие?.. Толстые?.. Круглые?.. Или шаровидные?.. С красивыми сосками?.. С такими, как ты нарисовал Таньке сначала, или как переделал потом?.. А ноги были толстые?.. Или длинные?.. А задница?… Круглая или так себе?.. А губы? Большие и эти самые, малые, ты наконец рассмотрел?…

Я сыпал вопросами и сам чувствовал их глупость: какая была разница, какой формой обладали соски этой женщины; как росли ее груди? Главное, что они имелись и – как я уже догадался – их удалось попробовать на ощупь. А уж ноги сами по себе вообще не представляют важности. Красивые ноги, конечно, никому не мешают, но главным является другое.

Костя отвечал довольно снисходительно. Точнее, сдержанно и без энтузиазма, как о пережитом однажды и уже потерявшем ценность.

Груди – они и есть груди. На ощупь приятные. Мягкие, но далеко не такие упругие, какими кажутся, пока не потрогаешь. У Розки, конечно, грудь почти жесткая. У Таньки, у Лидки, Людки, Вальки, Гальки, Маринки или Наташки груди наверняка тоже упругие. Но девчонки существенно моложе. А у этой… У этой не было ничего особенного – мягкие, как подтаявший студень, только чуть теплее.

Соски… Соски переменчивы, как луна – он еще раньше понимал по наблюдениям через одежду, а теперь убедился в реальности…

А то, что прячется между ног…

Это особая тема.

Друг рассказывал почти отрывисто.

Он тщательно подбирал слова и делал паузы, когда мимо нас проходили одноклассники и их требовалось отшить прежде, чем прозвенит звонок.

Вероятно, он тоже чувствовал, что до того момента, когда нас поведут по местам, надо выяснить самые важные детали события.

А событие было Событием с большой буквы.

Костина ситуация развивалась по сценарию, о каком я мог только мечтать.

Я, разумеется, дополняю рассказ своими домыслами.

Точнее, говорю то, о чем мой друг, по привычной сдержанности, не говорил прямо, оставляя смысл между слов.

И, пожалуй, расскажу все, как было, с самого начала.

Причем, наложив на прежние воспоминания опыт последующих лет, позволю себе описывать некоторые моменты в мельчайших деталях. Хотя сам Костя был на них довольно скуп.

В первый вечер мой друг, распаленный за день обилием полураздетых девчонок на пляже, отправился куда-нибудь подальше от всех, чтоб в одиночестве заняться привычным делом.

Ему повезло: он двигался наугад и у дальней границы лагеря вышел к дикому месту пруда, выбрал пригорок для уединения. Там дул легкий ветерок, делая нестрашными комаров – впрочем, в советские времена комаров в лагерях практически не водилось, поскольку их травили до заезда первой смены. На этом чудесном пригорке имелось даже бревно у холодного кострища. Сев поудобнее и закрыв глаза, Костя принялся фантазировать о девочке, которая раздевалась перед ним – начал с того, что развязала красный галстук и принялась расстегивать белую пионерскую блузку.

Ничего подобного перед ним никто никогда не делал, но фантазии были сильнее реальностей.

Но он успел пройти лишь половину пути к вершине: едва безымянная девочка спустила синюю юбку, показала белые трусики, разрисованные зайцами и медведями, и переступила длинными голыми ногами в белых гольфиках, как послышались совершенно реальные шаги.

Мгновенно затихнув, раскрыв глаза, отпрянув к темным кустам и превратившись в зрение, Костя увидел, что по тропинке к пруду спускается человек.

Ночное небо было прозрачным, высоко висела яркая нарастающая луна и, проморгавшись, мой друг понял, что это – женщина.

Не девчонка – пусть самая волнующая из всех виденных и невиденных – а именно женщина, это было ясно по походке. То есть одна из пионервожатых, иных женщин тут не имелось.

О поварихах или судомойках Костя не подумал и, как оказалось впоследствии, оказался прав. Впрочем, обслуживающий персонал лагеря существовал отдельно от всего прочего.

Костя решил, что вожатая спустилась что-то постирать, и решил продолжать дальше. Только вместо фантазии о девчонке использовать ляжки неизвестной женщины; слово, обозначающее аппетитную часть женских ног мой друг знал и в рассказе употребил именно его. А ожидал он не зря: пруд у берегов был мелок, для стирки женщине предстояло зайти туда по колено, завернуть без того короткую юбку и нагнуться вперед.

И, несомненно, только полная дура стала бы стирать в пруду, развернувшись лицом к берегу.

Однако действительность превзошла ожидания.

Остановившись на берегу, женщина достала сигареты.

В последнем не было ничего странного; по опыту летнего пионерства Костя знал, что все вожатые в лагерях курят и пьют. А те, которые в начале строят ангелов во плоти, к концу заезда дают сто очков вперед всем прочим.

Курила воспитательница долго. При этом она стояла неподвижно, глядела за пруд. Пионерская юбка на ней была по-пионерски короткой; никуда не нагибаясь, вожатая несколько минут демонстрировала Косте такие сочные ляжки, что он готов был завершить процесс.

Но завершать мой друг не спешил, поскольку нечто подсказывало, что курение – лишь начало.

Костя замер, боялся дышать. Шипение окурка, упавшего в пруд показалось раскатом грома.

Накурившись, воспитательница разделась догола.

На это ей потребовалось всего несколько движений.

Пионерский галстук в лагере не носили лишь во время сна. Но только нафантазированная Костей девчонка развязывала его перед стриптизом. На самом деле с галстуком никто никогда не возился; его завязывали раз и навсегда, а снимали через голову, расслабив узел. На освобождение от пионерского атрибута воспитательнице потребовалось меньше времени, чем я это описал. Костя не успел вздохнуть, как кольцо галстука валялось на песке.

Белую рубашку с короткими рукавами, конечно, пришлось расстегнуть, но ее железные пуговицы были крупными и поддавались вслепую столь же быстро, она отправилась следом за галстуком. Костя признался, что в этот момент его обдало таким густым духом подмышек, что он едва не перевалил пик.