Светлана Ильина - В вихре времени

Николай не вмешивался в разговор. Утрата любимого отца была сильнее, чем сожаление об уходе великого писателя. Но главное, с ним рядом сидела очаровательная Мария. Он не отрывал глаз от её кудряшек, которые мелькали перед ним каждый раз, когда она поворачивала голову, чтобы ответить кому-нибудь из гостей. Николай смотрел на маленькую изящную ручку и с трудом удерживался, чтобы не накрыть её своей ладонью. Ему хотелось завести разговор, но на ум ничего не приходило.

Маша немного официально обратилась к нему:

– Скажите, Николай Константинович, а вы разделяете взгляды Толстого на Бога и вообще на христианство?

Взоры гостей обратились на Николая. Он помолчал, наливая в бокал вишнёвой рубиновой лестовки и обдумывая ответ, а потом спокойно произнёс:

– Я знаю, что модно быть толстовцем, Мария Степановна, но не разделяю взгляды Льва Николаевича на невидимый мир, и на это у меня веские основания.

– А какие причины у тебя, Николай? – удивлённо спросил Михаил.

– Это личная, довольно мрачная история, я бы не хотел портить вечер, – уклонился Николай от ответа.

– Отец Иоанн, а позвольте спросить: нашей русской православной Церкви не совестно, что отлучили от общения с Богом истинного христианина, коим был Лев Николаевич? – сверкая пенсне, через стол спросил доктор Снегирёв.

Отец Иоанн не ожидал такого пассажа, его вилка застыла над куском рыбы, но не растерялся:

– То, что вы, Владимир Фёдорович, называете Толстого христианином, означает, что вы совершенно не разбираетесь в догматах нашей веры. Это печально, учитывая, что мы живём в православной империи. Но я вас не виню. Замечу, что Церковь не была инициатором сего отлучения. Лев Николаевич во всеуслышание заявил, что Христос просто человек, а не Бог. Не верил в Его Воскресение. Следовательно, отрицал главный постулат христианской веры.

– Но он создал учение на основе проповедей Христа! – возразил хозяин Рябушинский, сыто откидываясь на спинку кресла.

– В этом я вижу печальный и нелепый знак нашего времени, – усмехнулся отец Иоанн. – Господин Елагин, вы же, кажется, философский факультет закончили, так? – неожиданно обратился священник к Николаю.

– Так, батюшка. А что?

– Тогда вы должны знать занятную книжечку господина Соловьёва Владимира Сергеевича “Три разговора”. Там есть что почитать, над чем подумать и даже поспорить. А предисловие мне понравилось больше всего.

– Я читал эту книгу, отец Иоанн. Но предисловие помню смутно.

– А я запомнил и хочу заметить, господа, к нашему разговору оно весьма подходит.

– Он что же, про Льва Толстого написал? – удивилась Анна Александровна.

– Нет, сударыня, не конкретно про него, а про таких, как он. Владимир Сергеевич упоминает о диком учении, которое образовалось в восточной губернии нашего необъятного Отечества. Его последователи сверлили дыру средней величины в тёмном углу избы. Потом прикладывали к ней губы и много раз повторяли: “Изба моя, дыра моя, спаси меня!” Себя они справедливо называли дыромоляями или вертидырниками. Представьте себе, господа, через некоторое время избу переименовали в “царство Божие”, а дыра стала называться “новым евангелием”.

– Зачем же они это сделали, отец Иоанн? – смеясь, спросила Маша.

– Да затем, барышня, что без имени Христова их религия никого не привлекала. Так же как и учение Толстого имело бы гораздо меньше последователей, если бы он назвал его не Евангелием, а как-нибудь иначе. А так как он прикрывался именем Господа и Спасителя нашего, который распялся и воскрес, во что Толстой не верил, то православная Церковь обличила этот обман, чтобы христиане не соблазнялись. А вернуться в лоно матери-Церкви писателю никто не мешал.

– Да, пожалуй, так каждое новое учение будет либо заповеди брать из христианства, либо прикрываться именем Христа, – задумчиво сказал Николай.

Беседа, словно река, распалась на множество ручейков. У каждого гостя нашёлся собеседник. Николай наблюдал за Машей и поражался, сколько удивительных качеств у этой юной девушки. С доктором Снегирёвым она говорила на серьёзные темы о равноправии женщин с таким здравым смыслом, что тот, задумав снисходительно улыбнуться и перевести разговор в шутку, вынужден был отвечать без всякой иронии, чтобы не прослыть дураком. Отцу Иоанну она просто и доходчиво объяснила смысл современной поэзии… И всё время оставалась такой милой и прелестной, что мужчинам приходилось прилагать усилия, чтобы не упустить нить разговора, невольно залюбовавшись хорошенькими ямочками на щеках или коралловыми губками девушки.

Когда Мария рассказывала о любимых поэтах, Николай с удивлением узнал, что она поклонница декадентстких течений.

– А кто вам больше нравится из декадентов, Мария Степановна?

Маша задумалась.

– Больше всех интересует Брюсов. Очень страстный и даже страшный человек. Вы слышали про его любовь к Нине Петровской? Безумная любовь, безумные стихи:

Ты – слаще смерти, ты желанней яда,

Околдовала мой свободный дух!

Когда он её разлюбил, она даже попыталась его убить из револьвера…

– Какие страсти, – усмехнулся Николай, – я слышал – револьвер дал осечку, как в лермонтовском "Фаталисте"…

– Да… – загорелись глаза Марии, – чем-то он похож на колдуна… вот бы посмотреть на него.

– Что ж, ничего нет невозможного, если хотите, я покажу, где он бывает…

Всё было необычно в этой девушке: и её лёгкий нежеманный нрав, и миловидное, детское лицо, и увлечение стихами, сложными для восприятия даже зрелому уму. Словно шкатулка с секретом, Мария раскрывала себя не сразу, и от этого ещё больше хотелось узнать её поближе.

Глава седьмая.

Все последующие дни Елагин занимался привычными делами: преподавал в гимназии, писал диссертацию и разбирал письма дамы, прятавшейся под инициалами А.П.Т., чей ажурный портрет он поставил на столе и с удовольствием им любовался.

Но с ещё большей охотой и замиранием сердца Николай вспоминал другую даму, явившуюся, как "мимолётное виденье, как гений чистой красоты".

"Да, пожалуй, лучше не скажешь," – бормотал Николай. Душа требовала новой встречи с Марией, но подчас мучили сомнения, а надо ли разрушать тот мир, который он построил за все годы холостой жизни? Если он женится, то придётся менять квартиру, привычки…

Его казённая квартира, где царила благословенная тишина, служила убежищем от шумного города. Особенно в кабинете. Письменный стол с кипой бумаг и книгами так и манил к себе… Книги уже не помещались на полках и лежали стопками на полу возле кресла-качалки. В минуты отдыха для Николая любимым занятием было слегка покачиваться в кресле и читать, читать, читать…

Теперь его душе чего-то не хватало… Он брался за книгу и не понимал ни слова. Ни работа, ни чтение не помогали заглушить зов проснувшегося от спячки сердца.