Марьяна Куприянова - Лунь

У Лены была традиция – каждый вечер, перед сном, она садилась за стол, включала лампу, доставала тетрадь и делала в ней записи, содержание которых передавало всю соль произошедших с ней за день событий. Это были некие соображения, домыслы, иногда просто цитата, целый абзац или одно слово, но Лена делала это каждый день, потому что только так она могла освободить свою голову и спокойно уснуть. Друзей у девушки не было, а с братом всего не обсудишь. Делая записи, она словно высказывалась перед кем-то, и от этого становилось легче.

Лена принесла стакан воды, села за стол, поджала ноги под себя, раскрыла тетрадь и взяла ручку.

«Устроила драку. Возможно, будут неприятности, – записала она своим нестройным, небрежным почерком. – В. А. сказал, что постоит за меня. Я ему верю. Еда кончается, скоро придут счета. Срочно нужны деньги. Положение плачевное. Необходимо снова искать подработку. Что касается ЕЕ, то на НЕЕ нет никакой надежды. Она нам ничем не поможет. Я все должна делать сама. Я должна . Должна очень многое терпеть. Ради Степки».

Девушка отложила ручку, заправила волосы за уши и в несколько глотков опустошила стакан. В последний миг она подумала о том, как было бы хорошо, если бы это оказалась водка, а не простая вода из-под крана. Может, от водки стало бы легче, может, рассосался бы этот подступающий к горлу колючий комок… Сейчас она вновь была в таком состоянии, когда необъяснимо хочется выпить – что угодно, лишь бы спиртное. Откуда-то берется эта уверенность, что именно алкоголь поможет тебе, и даже один глоток исправил бы все, повысил настроение, подарил душевную легкость, позволил хоть временно забыться.

«Это ничего не исправит. Этого делать нельзя. Иначе я буду ничем не лучше, чем она».

Лена оперлась локтями о стол и накрыла лицо ладонями. Плечи ее вздрогнули. Девушка вдруг вспомнила, как ОНА била ее без видимой причины, когда Лена была еще как Степа. Лена до сих пор боялась и одновременно ненавидела свою мать. Она боялась ее всегда, а вот стойкая ненависть выработалась через побои и психологическое давление. Мать невзлюбила девочку с рождения – Лена не была желанным ребенком, впрочем, как и брат. Подросшая девочка раздражала мать тем, что была «слишком красива» и могла «увести» очередного ухажера, а Лена всего лишь была как две капли воды похожа на мать.

В этот вечер хотелось выть. И воспоминания о том, что уже пришлось пережить, и мысли о том, что только предстоит перенести, душили и подавляли. Внутри словно возник вакуум, который нечем было заполнить, и это тягостное ощущение лишало сил. Хотелось лечь на пол и лежать с закрытыми глазами. Лежать до тех самых пор, пока не умрешь.

Лена ударила по столу кулаком, стакан отозвался тонким комариным звоном.

– Ненавижу, – процедила она, не видя ничего перед собой из-за пелены слез. – Ненавижу тебя. Ненавижу тебя! Мразь… Ты испортила нам жизнь! Ненавижу… Будь ты проклята. Будь ты проклята.

Бессилие овладело разумом Лены и затмило все остальное. Но этот очередной приступ был коротким, как и все предыдущие. Десять-пятнадцать минут полнейшего отчаяния неожиданно сменялись высохшими слезами и сжатыми до побеления кулаками, а губы шептали нечто воинствующее. Голова прояснялась, совесть пробуждалась, и мысли вдруг становились такими кристально ясными, что никак не могли привести к очередному унынию.

– Что бы сказал Владимир Александрович, увидев это! – пристыдила себя Лена и вытерла слезы. – Хватит. Не достанете. Не опрокинете. Не дамся.

Окончательно успокоившись, она легла в постель и мгновенно уснула.

Наутро Лена проснулась с раскалывающейся головой и еще более опухшей губой. Подойдя к зеркалу, удостоверилась, что идти в институт в таком виде совершенно невозможно, посему необходимо посвятить этот день поискам работы. Лена приготовила овсянку на завтрак, отметив про себя, что хлопьев осталось всего на пару дней. Холодильник и ящики пустовали. Были хлеб, соль, сахар, кое-какие крупы, протухшие сосиски… Плохо, очень плохо.

Разбудив брата, Лена собрала его и отправила в школу. Затем достала из морозилки приготовленный с вечера лед, завернула льдинку в платок и приложила к губе. Задумчиво прошлась по комнате и села в старое бурое кресло, практически утонув в нем. Смотрела перед собой, но ничего не видела. Вспоминала вчерашний день, снова прокручивала его в памяти. Как пришла в ярость, когда о матери сказали плохо. А сказали-то, по сути, правду. Как потеряла над собой контроль. Как била, не помня себя от гнева, не соизмеряя силу, не ощущая ответных ударов.

«Если я ее так ненавижу, то почему, когда эти две стервы позволили себе сказать о ней дурное, я так рассвирепела, что во мне откуда-то взялись силы отправить их в больницу?»

На этот вопрос Лена не могла себе ответить, но знала, что в нем кроется некая глубокая тайна, связанная с ее детством. Эту тайну не хотелось открывать, независимо от того, хуже будет или лучше после ее открытия. Есть такие секреты в тайниках нашей памяти, которые лучше вообще не трогать. Бывает полезно подумать, прежде чем ворошить осиное гнездо.

Девушка плохо и крайне смутно помнила свое детство. Отдельные события, фразы, лица, – смешались в одно расплывчатое пятно. Лена была уверена, что воспоминания ее скудны именно потому, что детский мозг отказывался запоминать то, что с ней происходило. Одна лишь мысль о детстве в общих чертах вызывала негативные эмоции.

Что было с ней? Наверняка нечто травмирующее. Вспоминать было тяжело, да и не хотелось. Словно кто-то повесил тяжелый замок и расплавил ключ в огне. Но некоторые эпизоды – их было очень мало – все-таки четко отпечатались в памяти изолированными фрагментами и до сих пор всплывали перед глазами, будто это было вчера. Один из таких эпизодов Лена вспоминала чаще остальных. И сейчас она тоже думала о нем.

В детстве Лена была тихим и спокойным ребенком. Ее воспитанием почти не занимались, поэтому девочка была предоставлена сама себе. Целыми днями она рисовала, что-нибудь придумывала, делала поделки, учила наизусть детские стихи из потрепанной книжки – сборника Агнии Барто.

Веселые яркие иллюстрации нравились маленькой Лене, она знала, что может скопировать их, и поэтому часто срисовывала что-нибудь из толстых энциклопедий в свой альбом, пользуясь самыми простыми цветными карандашами. Но некому было оценить ее рисунки. Иногда брала газетные листы, садилась где-нибудь в уголок и долго и методично рвала их на длинные полосы, стараясь, чтобы все они были одинаковой толщины.

Самые глубокие воспоминания о молодой еще матери всегда сопровождались криками, скандалами, ощущением страха и безысходности. Маленькая Лена очень боялась своей матери, с малых лет всем нутром боялась ее. Этот страх был сковывающим, первобытным, иррациональным. Достаточно было девочке увидеть рассерженный взгляд матери, как вся она леденела изнутри, и даже будто бы кровь, циркулирующая в худом тельце, застывала прямо в сосудах. В такие моменты она не могла ничего сказать, не могла двигаться, а лицо замирало, словно гипсовая маска.