Марьяна Куприянова - Горбовский

Позабыв о перекусе моментально, рыбаки с азартом и надеждой не сводили глаз со своих поплавков. «Рыба «проснулась», раздразнила, клев пошел, теперь только и успевай вытаскивать», – думали они.

– Донку поставлю, пожалуй, – поднялся Горбовский спустя десять минут тишины, нарушаемой только вкрадчивым шумом листвы на деревьях и хлопками ладоней (беспощадно грызли утренние комары).

– Хорошее дело, Лев Семенович, – одобрил Гордеев, прихлопнув очередного кровососа на шее, и стал растирать кровь между пальцев.

Горбовский выпрямился, хрустнул засиженными суставами, размялся и покрутил головой. На природе, подальше от города, дышалось гораздо лучше, чем в лаборатории. Он вдохнул полной грудью этот влажный и вкусный воздух и задумался, глядя туда, где всходило солнце. Горбовскому очень редко удавалось вырваться из круговорота институт-лаборатория-дом куда-нибудь еще, поэтому сейчас внутри него царило странное спокойствие, а в чертах лица угадывалось умиротворение, которое так редко посещало его. Он думал о своем, редко и напряженно моргая большими синими глазами и покусывая тонкие бесцветные губы.

Гордеев и Гаев уже много лет называли друг друга кратко, даже как-то по-ребячески – Гордей и Гай, а вот Горбовскому никогда не решались видоизменять фамилию. И на то были свои причины.

Во-первых, Лев Семенович был старше на семь лет, хоть и являлся другом еще с института. Дело в том, что Горбовский поступил на первый курс, когда ему было 25, а Славе Гаеву и Саше Гордееву – по 18. Он получал второе высшее образование. С тех пор прошло семнадцать лет. Гордей и Гай обзавелись семьями, а вот Горбовский… Да, у него судьба сложилась иначе.

Во-вторых, Лев Семенович был старшим научным сотрудником, правой рукой Пшежня, его уважали и ценили, несмотря на множество вещей, из-за которых обычно увольняют. Рабочая субординация, отточенная за столько лет, сказывалась и в обыденной жизни.

В-третьих, Горбовский никогда не был человеком, к которому уместно было бы обращаться в той или иной мере шутливо, пусть даже давним друзьям. Его характер определял отношение к нему, и два близких товарища звали его чаще по имени-отчеству, реже – по фамилии. Это устраивало всех.

Горбовский очнулся от думы и принялся заниматься снастью. В этот момент у Гордеева клюнуло – он с азартом вытащил красноперку с ладонь длиной и теперь удовлетворенно улыбался, отправляя рыбку в водак.

– Ну вот и пошел клев-то, – сказал он, насаживая червя на крючок.

– Где там поглубже? – спросил Горбовский, приготовив донку и подойдя к самой кромке воды.

Ему показали, где глубже, и он, по-молодецки замахнувшись, лихо забросил грузик почти на середину речки – только леска засвистела от трения с воздухом. Затем Горбовский установил донку на берегу, соорудив держатель из раздвоенной коряги, и ощутил, что вот сейчас ему – действительно спокойно и в уме, и в сердце. Он глянул на наручные часы и предложил все же позавтракать.

– Вот сейчас отвлечемся – и заклюет, – уверенно сказал Гордеев, распаковывая галеты.

– Значит, надо немедленно отвлечься.

Горбовский извлекал из рюкзака покупные закуски, в то время как два его товарища – преимущественно домашнюю снедь, приготовленную руками сварливых, но любимых женушек. То были бутерброды в ассортименте, гренки с чесноком, домашние сухари, зелень, румяная жареная картошка. Все угощали друг друга, выкладывая еду на импровизированный столик, крытый грубой покоцанной клеенкой возрастом не менее двадцати лет.

– Лев Семенович, как ты думаешь, Пшежень не обидится, что мы его не позвали?

– Пожалуй, ему сейчас не до рыбалки.

Три товарища удобно разлеглись на траве, с удовольствием вытянув ноги, затекшие от долгого сидения.

– А что, снова ревматизм?

– Если бы, – сказал Горбовский. – Начальство.

– Лев Семенович, пока суд да дело, расскажи-ка нам, как совещание прошло.

– Нечего рассказывать, – нахмурился Горбовский, испытав, однако, странное желание поделиться с друзьями несправедливостью, – идиоты, вот и вся беда.

Сейчас он был не так зол, как на совещании – природа успокаивающе действовала на него и приглушала возмущение в зародыше. Не хотелось даже начинать злиться, когда вокруг такая красота и тишина.

– И что там за комиссия, я слышал?..

Горбовскому пришлось рассказать, как он был категорически против, но его не послушали и назначили (без его же ведома!) председателем комиссии по отбору студентов на практику в лабораторию, о чем он сам узнал позже, ибо в знак протеста покинул совещание.

– И сколько раз ты успел назвать Бориса Иваныча добрым словом? – усмехнулся Гаев.

– Это неважно. К тому же я этого не считаю, – ответил Горбовский раздраженно. – Дело в том, что они действительно не понимают и не хотят понять, насколько это опасно – неопытные студенты в лаборатории вирусологии. Ведь я у них преподаю, и… поверьте, – заверил он с каким-то затаенным злорадством, – я знаю их как облупленных. Даже самые лучшие из них недостойны сделать и шагу в НИИ.

– Экий ты строгий, Лев Семенович. Да с ними и нельзя по-другому. А что говорит наш уважаемый Юрек Андреевич?

– А что может он сказать? Слушайся, говорит, начальство. Не гневайся, говорит. Остынь.

– И что ты, послушаешься будто?

– Послушаюсь. Но отыграюсь я на них со всем зверством, на какое способен. Ни один не пройдет эту бессмысленную проверку.

– Думаешь, студенты рискнут идти на комиссию, узнав, что ей заправляешь ты? Они не настолько глупы. И слишком молоды, чтобы умирать.

– Зато наглости у них хватало всегда, – заметил Горбовский. – Беспредел, в котором мне предстоит поучаствовать, обернется в мою пользу. Эта комиссия – пустая трата времени, я все равно всех завалю, а директору даже этого непонятно. Этот набитый дурак не признает, что я прав, пока весь город не сдохнет от эпидемии, виной которой будет какой-нибудь Петя Иванов с дырявыми руками и пустой головой.

– Клюет! – подпрыгнул Гаев и ринулся к своей удочке, споткнувшись.

Пока он боролся с рыбиной, не желающей выбираться на отмель, Гордеев мечтательно закинул голову и произнес:

– А с другой стороны, Лев Семенович, было бы неплохо взять в помощники пару молоденьких студенточек…

«Началось», – подумал Горбовский, но промолчал, угрюмо пережевывая гренок и наблюдая за своим поплавком. Гаев вытащил карася, с крупной матовой чешуей, почти в локоть длиной, похвастался с глупой улыбкой и опустил рыбину в водак.

– Слышишь, Гай? Я говорю, было бы неплохо разбавить наш сугубо мужской рабочий коллектив девушками-практикантками. Как думаешь?

– О-о, да, разумеется! Что может быть лучше молодых девушек в личном подчинении?