Георгий Мо - Эровый роман. Книга вторая

– Все так просто?

– Работа волком – тяжелый труд. Да и рассказывать особо нечего, – я покачал головой, впившись глазами в спасителя, а потом закашлялся до рвотных позывов.

Можно долго вспоминать густой лес, в котором я, уже будучи убийцей, прожил почти год армейской жизни: местность Кавказа и волков, густые кроны деревьев и странные запахи гнили, румяные утренние зори от пропитанных кровью месяцев, а также чистый свежий воздух и непокоренные синие горы, кои тонут в разморенной дымке солнца над ними.

Я не выбирал себе долю быть волком. Эта доля сама выбрала меня в том самом лесу, когда я впервые оказался на задании, выброшенный с сослуживцами в предосеннюю пору к лесу. Все, что мы должны были делать – это искать тайники боевиков и убивать. Я в этом лесу остался надолго, в отличие от многих товарищей, которые стали землей. Я же стал серым призраком леса с позывным Борз.

Впервые я услышал вой волка ближе к ночи. Страшное впечатление и несколько даже потрясающее. Эхом отраженный вой заставлял бояться неизвестности. Природа у волков хищная, я это помнил со школы: опасный зверь, нападающий стаей, разрывающий плоть еще живой добычи. Это было жутко для понимания. Любой треск веток и шорохи листьев заставляли каждого из нас быть настороже.

Я уверен, что волки знают, что такое оружие, и понимают его силу. Вслушиваясь в запахи леса, они рыли землю под своими ногами, показывая, что понимают, что мы сильнее их. Так они делали всегда, когда оружие было частью тела любого из тех, кого государство послало на войну в виде мяса. Такое ощущение, что они были в курсе ситуации. Твари кланялись в знак признания оружию. Но не мясу.

Каждый день крупный Альфа с самодовольным видом делал обход территории, иногда появлялась и его самка. Темно-бурый мех с серебристой проседью, густой подшерсток и бронзовые глаза иногда было невозможно разглядеть в пестрой гамме всех оттенков леса. Страх, что они нападут стаей, разорвав на куски, буквально парализовывал. Было сложно не думать об этом, особенно встречаясь с ними взглядами.

Мы все были верны своему долгу до конца, присматриваясь друг к другу, меняя местоположение, порой буквально приростая к массивному дереву с густой кроной. Но все равно не отпускало ощущение, что хищные звери повсюду. Стараясь замедлить сердечный ритм и унять желудок, воющий от голода, можно было попытаться прожить еще сутки, не выпуская оружие из рук ни днем ни ночью, уже не замечая тоскливо плывущие облака над головами. Ведь с волками не договоришься, в отличие от боевиков – пулей промеж глаз, с ними не будешь вести полемику о праведной вере, рассказывая о страхах перед смертью.

Ночная тишь леса разбавлялась криками птиц и треском веток поутру. Любой новый звук мог трактоваться по-разному: будь то природный или вражеский, ведь тело очень давно устало вслушиваться. Воздух проникал в плоть очень густой струей. Можно было чувствовать каждый глоток. Мертвецкая тишина леса опоясывала до следующего треска веток. Легкий ветер разбивал усталость от ожидания. Украдкой иногда все же подглядывало солнце сквозь густые кроны величественных деревьев Кавказа, лучом пробегаясь по одежде. А туман пускал слюни, превращаясь в росу. Влажный непокой застывал на ладонях. Он окутывал своей сединой. Стучали зубы – невозможно было успокоить челюсть. Сводило ледяные ноги до боли, и пальцы не слушались, примерзая к курку автомата. Ветер теребил с издевкой лица людей, морды животных и кроны. Все смешивалось в этом лесу в бесплодный хаос, особенно, когда товарищей по несчастью становилось вокруг меня все меньше.

Подгнившие деревья не давали и капли солнца. Вся земля рядом была холодная и промокшая, а порой так хотелось взглянуть светилу в глаза. Сумрачный мир иногда дрожал от сумасшедшего голодного смеха. Будто заражаясь им, вторили деревья, превращая обманчивые видения, особенно перед рассветом, в неподдельный ужас, утопая в страхе перед кровью, болью, смертью. Еще и во мраке.

Меня прозвали Борзом не потому, что я был как автомат чеченского производства, дешевым с точки зрения оценки моей жизни, а потому, что однажды Альфа-самец волка пометил мою одежду, нассав на нее ночью. Сослуживцы тогда только посмеялись, но прозвище стало моей сутью. Именно с того дня я стал без боязни ходить по территории, как санитар леса, валящий боевиков без разбора. Забавно, но волки стали меня даже узнавать, шевеля хвостами как дружелюбные собаки, и помогать как хищники, растаскивая ублюдские бородатые вонючие тела по лесу.

Предначертанная война не стала тогда мне больше казаться ужасом, а лишь очередным этапом моего существования, который нужно пройти, выдержать. К тому моменту я уже знал, что не только ветер может выть и волк, но и человек от своего бессилия и страха. Я перестал бояться, и от этого ощущения было легче выжить. В слепой войне я почувствовал себя частью большой волчьей семьи. Это спасло меня. Страха больше не было, пусть и на подсознательном уровне. Но не каждому повезло так же, как и мне. Кому-то все-таки пришлось стать жертвами войны.

Настоящими тварями там были только люди по ту сторону, не волки. Зря мы боялись. Тратили силы на каждый вздох, пропитанный отчаянием и тревогой за свою жизнь. Мясом мы были выброшены не для зверей…

________________________________________________________

В первую неделю после пробуждения я много размышлял об отце, его болезни и о том, что он ни разу не навестил меня, от чего ощущение от нашей последней встречи – все более мерзкое. Кажется, уже первые слова о семье были всего лишь планом бросить меня под жернова разборок криминальной машины. Но больше всего меня поглощали думы о моей любви. С новым возрождением к жизни я ощутил острое желание увидеть любимую женщину, дотронуться, поцеловать… И еще хуже было поселить в себе новую надежду, представляя, как этот вулкан чувств пронесется по моему телу, исцеляя его мгновенно, как эликсиром жизни.

Но я ей обещал. Обещал навсегда исчезнуть и не появляться. Именно так я и должен был ей доказывать свою любовь. Но темная душа просила новую порцию чудес. Мне все сложнее было сопротивляться этому зову. И боль одиночества накрывала все чаще, особенно когда я почти выздоровел.

Покров из обмана и лжи для собственного сердца наступал каждый день, когда я оставался один с мыслями в диалоге. И днем и ночью. Это кружево страха оплетало меня все плотнее и плотнее. Страх был связан с тем, что я могу сорваться. Вновь попытаться положить все к ногам Надин. Не только сердце на порог, но теперь и остатки души.

Все те же туманы окутывают душу и слова о невозможности любить, как горький океан. И как бы я себе не врал, я не мог забыть ее одну. Ту, от которой предательски пульсируют виски, когда я думаю о ее губах и о ее запахе. И это до ужаса страшный прогноз вновь. Эта роза свела меня с ума и продолжала колоть шипом даже на расстоянии. Словно он остался во мне, как осколок мины. И ныл. Но ни разу, ни единой думы у меня не было о той, с кем я прожил целых восемь месяцев в Германии. Ни одной мысли о Лиде и ее бестолковом ожидании.