Георгий Мо - Эровый роман. Книга вторая

Надин нежно постанывала и вздрагивала от любых моих прикосновений к мочке ее уха. Она пылала и прикусывала нижнюю губу. Я шептал ей, что люблю ее и спускался ниже, проговаривая это каждой клеточке ее шелковистой кожи. Осыпал поцелуями желанное тело. Вел рукой по всем чувственным изгибам. От моей нежности ее соски горели, становились упругими холмами, которые я смело целовал беспредельно долго и страстно, даря райское блаженство. Моя душа трепетала, когда она прижималась к моему торсу обнаженной пылающей грудью, доводя до дрожи мое тело.

Бутоны ее губ маняще дразнили. Она плавно скользила ими по моему лицу, разливая аромат страстной закатно-красной розы в самом пышном ее цветении. А ее разгоряченно дикий взгляд, приглашающий на безумный плотоядный танец, где сомкнутые губы и касание рук до замка из пальцев, где сладкой негой наполняется страстная ночь, где есть только она и я, где чувственность, похожая на взрыв, доведенная до предела, и где мое дыхание и ее сливаются в одно.

– Любимая…

– Мммм…

Я, чародейски плененный пылкой розой, медленно иду к безумию. Прикасаясь к ее губам и трепетным лепесткам, чувствую ядовитый дурман, как волнительно опьяненный задыхаюсь посреди томного утра. Мои шальные пальцы с нежностью трогают чашу румяной розы, охваченную огнем. Ее сладкий и терпкий аромат уже не просто струится на смятых простынях под страстью чувств, а изливает нектар. И беспокойный такт, в котором сбивается ритм дыхания, а крик наполняет тело в приближении экстаза все сильнее. Я все глубже и чаще проникаю в любимую женщину, открывая свои еще не выпущенные эмоции через край. Перенапряжение в кровати от многочасовых сексуальных сцен, ее треск, и воздух, который выпит до дна…

Надин подбежала к окну и с шумом его распахнула, желая вдоволь надышаться свежим морозным воздухом осени. Он дурманил своей чистотой. Она припала к свежести этого воздуха своими пухлыми губами, как будто целовалась с ним взасос. Шевелила ими и томно закрывала глаза, качаясь у окна. Ее брошенная тень на полу улыбалась и тихо завидовала, что была свидетелем маленького ночного счастья. Ветер ласкал тело Надин, как ласкает своими руками обезумевший мужчина от желания обладать любимой женщиной. Каждый ее изгиб, каждый сантиметр тела прекрасной розы не оставался без внимания этого распутника.

Надышавшись любовью, Надин закрыла окно и прыгнула в кровать. Уже через пару минут она уснула, а я грел ее холодные руки. И… был счастлив. Вновь.

Прошло пятнадцать дней. Двое уставших мужчин пересекли порог охотничьего дома. Они были немного взвинчены, но так и бывает после разрешения каких-либо проблем.

– Рустем, как ты думаешь, девушка твоя спит?

– Кажется, да.

– Уверен?

– Да. Я слышу даже отсюда, как она сопит.

– А ты не хочешь спать?

– Не знаю. Я бы выпил. Мне кажется, что магнитные бури не дадут мне уснуть.

– А я подумал, что… Может быть, ты переживаешь смерть, – Петр впился в меня тяжелым взглядом.

– Хы. Пережить смерть невозможно, – я надменно и равнодушно усмехнулся, ответив таким же взглядом.

– Снова шутишь? Я о том молодом человеке.

– Я понял, о ком ты. О том, кто волею случая попал в кровавую жатву. Но убивая меня, он должен был понимать, что точно так же могут и с ним поступить. Он точно так же, как и я, как и ты, – частичка огромного бандитского механизма. Вчера мог быть я, но не был. Сегодня он.

– Так просто?

– А что ты хотел от меня услышать? Очередные сказки? Только безучастие к чужим жизням и равнодушие – вот основные требования для человека, выбирающего такую работу. Взвинченные нервы, натянутые жилы после кровавой жатвы – как итог такой работы – пенсии убийцы. Хладнокровие со спящей совестью, как хрупкий бокал, разбивающийся в самое неподходящее время. Тогда и совесть разбужена навечно. Но не сейчас. До пенсии, кажется, далеко.

– Красиво.

– И я так думаю.

– Ты можешь? Можешь… – Петр, неестественно для себя, мялся в словах. – Рассказать мне… Пожалуйста. О том, что ты чувствуешь, когда-а убиваешь? Ощущения на руках… И как ты с этим живешь? – спросил он внезапно.

– А ты? Ты не убивал?

– Это другое! То, что чувствую я, и то, что чувствуешь ты.

– Разве? А мне кажется, что убийство всегда остается убийством. Кем бы оно не было сделано. И даже под предлогом войны.

– Это все красивые слова. Лирика. Меня интересует, что тут! – и он кулаком постучал по груди. – Тут! И не лично мое отношение. А твое!

– Хы. Так, значит, ты уже определился с героем своей книги?

– Тебя не провести.

– Так это интервью? Где же блокнот?

– Я и так запомню, – неторопливо произнес Петр, впившись в меня вновь ничего не выражающими глазами.

Я приподнял ладони вверх и стал рассматривать свои руки, пальцы, линии на них. Крутить в разные стороны, пытаясь что-то ощутить. Но ничего не было. Руки как руки. Обычные мужские ладони. Возможно, чуть более массивные, чем у среднестатистического мужчины, и волосатее, со стертыми костяшками и где-то излишне натруженные до жестких непроходящих мозолей, но вполне симпатичные. Красивые прямые пальцы, аккуратно подстриженные ногти, а внутреннюю часть ладони украшают глубокие четкие длинные линии.

Он хотел от меня услышать: что я мучаюсь; что чувствую онемение на обожженных ладонях от убийства; что аллергией по телу проходит дрожь от металла, которым убиваю; что глаза мои от каждой смерти становятся все больше помертвелыми; что мне хочется от боли вскрыть себе вены; что я пылаю в агонии ночами, а дух мой в смятении; что мне плохо, когда мои моральные нравственные ценности и необходимость убивать бьются между собой; что не могу отмыться от крови, и она не сохнет на моих руках; что все дни у меня пустые и тянутся как годы, а плоть моя давно гниет от горя.

Он хотел слышать мои раскаяния: что я заблудший раб своих нескончаемых грехов; что сны мои страшные и в кошмарах; что стены сужаются и обступают со всех сторон, а дьявол плотно уселся мне на шею; что вороны, летающие надо мной, громче вещают, чем над другими, – поют песни о гибели; что камень мой на душе растет с каждым убийством и становится все тяжелее; что я – зверь, не знающий преград и не ведающий пощады; что я чувствую себя отверженным в этой жизни и исчерпанным до краев понимания; что свой сосуд души я уже давно разбил; и что, в целом, жизнь моя мрачна и в вечном тумане, а тьма вселяет в меня страх перед будущим.

Ему было интересно, что я чувствую от прикосновения с металлом оружия: как воздух режет упругая заточенная сталь, или как громкий щелчок взведенного курка вводит меня в невменяемое состояние отрешенности. Он любопытствовал сверх меры, наслаждаясь раскаянием палача. Петру был нужен рассказ о смерти, которая щерит свою пасть и науськивает меня на новое убийство – воет и просит новых жертв. А также небольшие комментарии о крови, ее запахе. Но кроме того, что она плохо пахнет и что красного цвета – мне добавить было нечего. Рассказать я мог лишь то, что пережил сам, и то в недавнем времени. Например, как чувствовал мерзко-сладковатый вкус крови в горле и ощущал, как она без стеснения там хлюпает.