Алиса Перова - Сделано с любовью

Когда я въезжаю в свой родной район, снег снова сменяется дождём. Природа чокнулась!

Очередной звонок от мамы верещит как раз в тот момент, когда я проезжаю мимо нашей пятиэтажки. По привычке бросаю взгляд на балкон… Вот же свинья колхозная! Вслед за светящимся бычком с балкона вылетает то ли банка, то ли бутылка… Кажется, мне всё же не избежать знакомства с Вальдемаром…

– Айка? – растрепанная мама запахивает какой-то подростковый халатик то на груди, то на бёдрах… Но безуспешно. – Ты же говорила…

– Я передумала! – стараюсь на неё не смотреть. Но то, что я вижу за ней…

Это лучше один раз увидеть… чем увидеть не один раз. Нет, не так!.. Сначала я слышу громкое харканье-хрюканье, а уж потом…

«Вдруг из маминой из спальни… кривоногий и хромой…»

Выползает… аморальник с возбуждённой булавой…

Фу!

По поводу «хромого» – это я утрирую, конечно… Но мамин Вальдемар, скажу я, очень колоритный тип. Типок.

– Ой… – выдавил из себя типок, вытаращив на меня слезящиеся глаза, и снова захрюкал, прикрывая рот ладонью.

– Вова, что с тобой? – забеспокоилась мама и устремилась к нему навстречу, но от меня не укрылось раздражение в её голосе.

– Прости… Ани, – сипит Вальдемар, – я это… поперхнулся… кхе-кхе (хрю)… случайно.

Ани! Трындец! Это что, производная от Анастейши?

Я закатила глаза к потолку…

Ух, а паутины-то сколько!

Ну а куда мне ещё девать глаза? На маму смотреть как-то неловко – халатик на ней не сходится, а под ним… только обнажённые бальзаковские телеса. Перевожу взгляд на Вальдемара. Справедливости ради надо признать, что природа одарила его очень смазливой мордахой… Но, к сожалению, на этом подарки закончились. Жопа на ширине плеч, четыре хлипкие конечности, впалая грудь с реденькой порослью и выпирающий пупок, тщательно скрывающий железный пресс. А, ну ещё белые трусишки, вспученные на причинном месте.

Бр-р! Жесть!

Вальдемар, наконец, прохрюкался, изящным жестом откинул с лица длинные светлые волосы и молвил красивым, хорошо поставленным голосом:

– Простите ради бога… Добрый вечер, милая барышня. А Вы, наверное, Аик а? – и обнажил ровные красивые зубы в широкой доброй улыбке.

– Наверное, – отвечаю коротко и хмуро, стараясь скрыть удивление.

Не-эт… это голова точно не отсюда! Что ж мужику так с туловищем не повезло?

– Может, чаю с нами выпьете? – гостеприимно предложил Вальдемар, но, скользнув взглядом по собственному телу, резко сиганул назад в комнату. – Ой… простите, Аика, я забылся немного… Я сейчас быстренько оденусь.

– Ты не слишком спеши, Вов, – настойчиво посоветовала мама и, прикрыв за ним дверь, с шипением двинулась на меня: – Ты зачем притащилась на ночь глядя?

Нет, ну нормально?

– Ты, может, сперва оденешься? – я усердно смотрю ей в глаза.

– Я в своём доме сама решу, как мне выглядеть! Пришла зачем, спрашиваю?

– Вольер разобрать, – пожимаю плечами. – Ты ведь сама просила…

– Сейчас? Другого времени не нашла? – мама отталкивает меня к входной двери. – Что-то я не припомню, когда я тебя просила строить глазки моему мужику! Ишь, проныра, распахнула рот на чужой бутерброд.

Чего-о? Бутерброд? К горлу подкатила тошнота… Да будь её Вальдемар единственным членоносцем на планете, я бы предпочла его видеть в непроницаемых доспехах или не видеть вовсе. Но сказала я отчего-то совсем другое:

– Мам, да зачем тебе этот… Вова? Это ты за него, что ль, замуж собралась? Он же тебе в сыновья годится!

– Заткнись, дура! – схватив за грудки, она припечатала меня к двери. – Мне больше тридцати никто не даёт…

– Да больше тридцати и нет ни у кого, – я вжимаюсь сильнее в дверь, избегая контакта с её грудями, но оттолкнуть не решаюсь – мама же.

– Не вздумай даже смотреть в сторону Владимира! Я тебе ещё Рябинина не простила! Вы меня, сволочуги, по миру пустили.

– Мы?! Да ты живёшь на всём готовом…

– Да что ты говоришь?! До хрена вы мне тут наготовили, деточки заботливые! Сами в хоромах жируете, а мать в этой сраной халупе едва концы сводит…

За халупу стало очень обидно. Я до сих пор люблю эту квартиру, хоть мне и больно здесь находиться.

– Личный комфорт в твоих руках, Анастасия, а не нравится квартира, так сними другое жильё. Пусть твои концы тоже хоть немного подсуетятся…

– Ах вот как ты запела, соплячка оборзевшая! Давно ль ты сама из грязи выбралась?

– Да я никогда и не была в грязи, как бы ты не старалась. И хоромы мне не с неба упали. Это жизнь отсыпает нам по заслугам и способностям… Знаешь, она как Санта-Клаус с конфетками – одним шоколадные, а другим – сосательные.

– Ну ты и тварь! Да если б я только знала, что наворотил твой Санта своим азиатским леденцом, я б тогда лучше аборт сделала! – мама яростно сверкает зеленющими глазами и давит на меня всем весом. – Всю жизнь мне испоганили, уроды!

– Девочки, а вот и я! – радостно пропел Вальдемар и тут же проблеял испуганно: – А вы чего это там?..

Через мамино плечо я подглядываю за её преобразившимся женихом – белая рубашечка, галстук… клетчатые тапочки… И меня разбирает смех.

– Она уже уходит! – рявкает мама, не оглядываясь.

– А почему? – расстроенно тянет Вальдемар и получает исчерпывающий ответ:

– По херУ!

Открыв дверь, мама грубо выталкивает меня на лестничную клетку, и сама выскакивает следом с добрым материнским напутствием:

– И больше не вздумай приходить без предупреждения! Ясно тебе?

Спустившись на один пролёт, я вдруг вспомнила, по какой причине сюда пришла и оглянулась на маму.

– Ясно… теперь буду предупреждать. Только вы больше не выбрасывайте с балкона бычки и бутылки. Хорошо?

– Хорошо… что предупредила, дорогая. А что случилось-то? Неужто я случайно по твоей буржуйской тачке попала? – картинно сокрушается мама. – В следующий раз возьму бутылку потяжелее.

– Ну понятно… Короче, ты меня услышала, – повторяю спокойно, подавляя вздох. – И Вальдемару своему тоже передай, иначе мне придётся вам напомнить, чья эта квартира.

– Ах ты сучка подлючая! А ну пошла отсюда! И скажи спасибо, что тебе по башке не прилетело! – горланит она во всю глотку, призывая соседей прилипнуть к глазкам. А халатик, к слову, по-прежнему ничего не прикрывает.

Трындец, мам! Ты деградируешь, что ли?

– Что вытаращилась? – кивает она мне, уперев руки в бока. – Давай двигай к себе на хаус!

– Мам, скажи, а… если бы я по-прежнему давала тебе деньги, ты бы лучше ко мне относилась?

Она открыла было рот, но снова захлопнула. По прищуренным глазам и плотно сжатым губам я вижу, как остатки самолюбия борются с алчностью… Но в лице родного человека нет ни намёка на сожаление или стыд.