Марк Крам - À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы

– Может быть это не тело? – спросил я, и замолчал, взбираясь на один из каменных валунов, брошенных рядом с высокоствольным буком, затем продолжил: – Что если то, что ты испытываешь лишь воспоминание о прошлом, с которым ты не хочешь расставаться? Память призрака живет вечно, но она не приносит ему ничего кроме жгучей и отвратной боли.

Она нахмурилась. Кажется задумалась над тем бредом, что я любезно ей предложил, и после недолгого молчания спросила:

– И ты тоже мертв?

– Нет. – ухмыльнулся я. – Я только собирался это сделать.

– Почему? – с заинтересованным лицом обратилась она.

– Не знаю. – пожал плечами (признаюсь, с некоторым позерством), словно наш разговор проходил у меня дома перед камином. – Мне сложно ответить на этот вопрос. Иногда я и сам теряюсь в загадках своих чувств, и не могу даже в мыслях подобраться к тем ощущениям, чтобы передать их себе. Это… так странно – испытывать что-то и не знать, что именно. Ты будто себе не принадлежишь.

– Странно, – эхом повторила она за мной с задумчивой миной, после чего добавила: – Мои родные тоже меня не понимают, а друзья смеются, когда я пытаюсь с ними об этом заговорить. Они считают это ненормальным и не желают меня слушать…

– Их желания написаны на их же лицах… Но никогда не думал, что такая как ты придет сюда из-за «подобных» проблем.

– Что значит «такая»? – с ледяными нотками в голосе спросила она, уперев руки в бока.

– Такая… – снова повторил я, потеряв мысль, которая помогла бы все разъяснить и потому сморозил самую что ни на есть откровенную глупость, позабавив тем самым даже себя. – Имел ввиду… красивая!

Она вдруг холодно расхохоталась, видимо, уничтожая подступающее к лицу смущение.

– По-твоему, если я обладаю красотой, то у меня не может быть чувств?

– Я не это имел ввиду. Просто у таких как ты обычно другие заботы…

– А ты значит играешь роль непризнанного всеми шамана? – перебила Аделаида, обводя руками воздух.

– О чем ты говоришь?

– Да брось, это написано на твоем лице.

– Ты конечно не такая глупая как я думал… Но ты ошибаешься.

Лес вновь погрузился в глубокую дрему. Ветер успокоился и тихо шуршал в траве и зарослях листьев, за пределами чащи где-то вдалеке раздавалось стрекотание сверчков. В безмолвии мы провели пару минут.

Аделаида сощурила глаза и наконец произнесла:

– Значит это твой зов я слышала у себя дома.

У меня чуть было не отвисла челюсть.

– Чего? – вскричал я, вцепившись пальцами в валун, чтобы не упасть.

– Я пришла сюда из-за тебя, – обвинила она меня бесстрастным ледяным тоном.

– Не правда… Ты сумасшедшая!

Она громко рассмеялась и ее переливчатый, как прозрачный ручей, смех увеличился от моего обалдевшего лица, ибо заявление ее было в наивысшей степени чудным.

– Возможно и сумасшедшая, – сказала «чокнутая» девочка, вытирая слезы от смеха. – Это была всего-навсего шуткой, а ты поверил.

Она довольно пылкая, подумалось мне в этот момент. И безрассудная, что само собой вытекает из предыдущего. Однако что-то зажглось у меня в сердце и оно забилось быстрее, будто пробудилось к жизни. Неуловимый огонь. И Аделаида – такая же хрупкая, как пламя у свечки. Ее блестящие глаза, загадочные и печальные, с неизъяснимой трагедией, в которых плавает и утопает кусочек самой луны. Она была загадкой природы, которую я стремился понять…

Выбравшись из под густого покрова сосен и лип на опушку леса я воззрился на небо и, словно пораженный пролетевшей мимо кометой, не в силах сделать и шагу дальше, застыл на месте, как вкопанный. Взору предстал мерцающий многообразием света Млечный путь. Луна простирала свой всевидящий глаз на необозримо широкие дали и уходила за горизонт, растекаясь по зеленеющим лугам и пастбищам, как пролитое с божественного тела небесное молоко.

– Ты чего? – вывела меня из транса моя спутница. Я показал ей чем был так заворожен и пленен и на некоторое время мы вместе замерли, любуясь этой откровенно фантастической, но такой естественной в своем проявлении, красотой дикого ландшафта.

Потом мы отправились на праздник Марди Гра, что в это позднее время близился к самому разгару событий. Фестиваль безумства, красок и веселья. Наверное, самая шумная ночь в этом году, когда по Новому Орлеану гуляет толпа разгоряченных алкоголем молодых лиц. Звучит смех юных девушек, от которого захватывает дух, и сопровождающие их спутники, весело галдящие, с любовью распевают давно забытые для этих улиц песнопения, как монахи поют псалмы. Многолюдная пестрая колонна, ряженная во всевозможные чудные и яркие костюмы, в экзальтации движется по Французскому кварталу. Небо трепещет, словно принимает участие в этой общей бурной сатурналии, устилаемое цветными лентами, бусинами и конфетти, из-за которых временами пробиваются пылающие в темноте живые звезды. В ночном воздухе, наполненном многообразием ароматов специй, алкоголя, запахом потных тел и пряностей, от которых голова идет кругом, кажется, что уносит тебя в заоблачные сказочные дали, откуда уже нет возврата. И ты возбужденный бредешь по этой улице, бредешь в ночи, поглощенный мутными океаническими волнами, в окружении пляшущих вакханок и витрин с надписями «Бар», откуда выползают тени и присоединяются к вашему нескончаемому крестовому походу. Достаточно отхлебнуть из бутылки, чтобы перевести дух, и продолжить свое паломническое путешествие на вершину горы, сияющей всеми оттенками зеленого света. Эта ночь нереальна и кажется сном впавшего в кому…

Я помню смех Аделаиды, помню как смеялся сам, словно был отравлен редким растением, ибо не помню чтобы когда-нибудь испытывал подобные переживания, вдыхая вкус и запах прохлады, словно наслаждаясь богатым цветником, растущим в саду Творца. Помню улыбку, что могла привидеться мне лишь во сне. Это была улыбка Аделаиды. Движения ее были робкими, нерешительными, но я не думаю, что Аделаида была тихоней. Удивительнейшим образом в ней сочеталась необузданная страсть, тяга к запретному миру, влекущему к новым бесчинствам, желание преступать законы и – о прелесть! – святая простота, стеснительность и нежная осторожность. В ней уживались и принцесса и задира-хулиганка, как будто неразрывно связанные друг с другом единым целым. Это очаровывало и пленяло. Она смотрела на меня с укором и вызовом, подшучивала надо мной. Что-то возрастало в груди, какое-то тепло. Рядом с ней я чувствовал себя вознесенным над землей, над собственным эгоизмом, в компании луны и окруженный матовыми пушистыми как божественные перина облаками.

Отчим был в ярости, когда утром я пришел домой; он рвал и метал так, что раздробил мне здоровенным кулаком челюсть, разбил нос, болезненно содрал клок волос с головы и приделал их к моему лбу. Но мне было все-равно. Ну разумеется я тянулся к смерти не ради самой смерти, но ради жизни – подлинной и неповторимой!