Марк Крам - À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы

© Марк Крам, 2022

ISBN 978-5-0055-8361-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Почему нам так интересно слушать и читать чужие жизни? Переживать те же чувства, какие испытывают герои тех романов. Они чему-то учат нас, но мы не учимся на них. И как нерадивые студенты просыпаем те моменты, где следовало бы более всего обратить внимание и заострить свой слух.

История эта не будет одной из таких. В ней научиться нечему. Не прислушивайся и не вчитывайся. В моей истории нет правды или лжи. Это лишь чувства. Не принимай всерьез, иначе ты рискуешь обнаружить смысл… Итак, вступление слишком затянулось. Но я должен был с чего-то начать. Пусть и начало будет бессмысленным, как и вся эта безумная история…

Мечтаю я поговорить с влюбленными тенями,

Тех, кто погибли до того, как Бог любви родился

Не в силах думать я о том, что тот кто сам влюбился

Так низко опустился, что полюбил того, кто презирал…

(с) Джон Донн «Обожествление любви»

Куда бы ни ступил мой взор, куда бы ни повернул – в каждом шорохе, в каждом шелесте ее крик доносится до меня, словно вопль сирены.

Влажными гуашевыми красками художник детально воссоздал тот самый живописный парк, в котором мы бродили когда-то, помнишь? Те же деревья с выразительными стволами, словно наряженные в черные атласные платья девицы, пришедшие на бал. Осенние крокусы и одинокие деревянные скамейки, извилистые дорожки из камня и увядшая сирень, втоптанная в грязь… роскошный бал, во главе которого правило относительно роскошное отчаяние.

Солнце отсутствовало на небосводе, словно его забыли нарисовать. На него была наброшена тяжелая серая парча, сотканная искусным умельцем, беспрестанно проливающим слезы за грехи, которые вечно служили ему натурой для сочинительства сюжетов, бросающих в дрожь.

Кругом стояла торжественная слякоть. И холод по каплям просачивался в душу, точил ее как камень, в углах затаенных прял паутину как паук. Липкими губами шептал слова признания, дыханием раскрепощая сердце. Умиротворяющая погода, хмельной воздух. Кажется, я опьянел…

Воскресным утром в центральном парке я отправился на свидание с прошлым. Оно выглядело так, как подобает тому, что уже безвозвратно утеряно годами: безмятежным, серым и неживым. Великим существом, пребывающим в глубоком анабиозе. Оно было в оставленных возле низких скамеек окурках. В пустых и одиноких фонтанах, дождливых облаках и застывших в хмурых масках лицах, как будто нарисованных акварелью одной нервной затворной личностью. Они бесшумно пролетали, словно во сне.

Молодая пара, обнявшись, медленно прогуливалась вдоль клёнов возле водоёма, где тихо плавали птицы. Дама в платке держала за руку сына. Двое мужчин у дерева. Тягучий и волшебный сумрачный день, посыпанный прахом угрюмого старика Брейгеля. Кроны деревьев слабо подрагивали на ветру. Возможно ли с таким же упоением, с каким ты смотришь на безмолвный куст сирени, непрерывно любоваться каменной стеной жилого дома? Заглядывать издалека в чужие окна и гадать, что же там происходит?

Все кажутся такими серьезными, как на похоронах, что даже захотелось рассмеяться. И я правда попробовал улыбнуться. Собрал для этого все усилия. Не получилось – уста давно забыли того простого движения. И мне пришлось грустить вместе с остальными. Оплакивать лето.

«Они были такие мерзкие…»

В парке я нашел валяющийся на земле красный девичий шарф. Хотел подобрать его и вручить хозяйке, но пальцы зарылись в сырые опавшие листья.

«Здесь должен был он встретить смерть в последний раз…»

Кто это сказал? Я обернулся, но вокруг никого не было. Прозвучало над самым ухом. Как если бы сам ветер вздумал надо мной шутить.

Словно в отместку за эти мысли, подул легкий прохладный ветерок. Последний скукоженный сухой листик сорвался с ветки и печально упал перед моим носом. Я наблюдал за ним и не мог оторвать взгляд, пока кто-то не положил руку мне на плечо. И дрожь пробежала по всему телу. Даже сквозь пальто я почувствовал кожаную ткань его черной перчатки. Он взглядом предложил мне сесть на скамейку. У него были утонченные черты лица, величавая осанка, белоснежная кожа и ухожено-зализанные назад белые волосы. Кривая ухмылка не сходила с тонких бескровных губ.

– Помню время, – заговорил он со мной с утомленным кокетством, – ты был совсем молодым, подающим надежды творческим человеком. Создатель, что она с тобой сделала?

– Кто? – сухо произнес я.

– Жизнь.

Он засмеялся бесчувственным смехом, поправляя пальто. Тот смех напомнил мне одинокий треск углей в камине. Я пристально и долго в него всматривался, а затем задал всего один вопрос:

– А вы собственно кто?

Еще один важный штрих и все будет готово…

Дамы и господа! Прошу обратить внимание, на картине изображен человек. Но постойте-ка, кажется он еще живой, зараза! Один момент. Мой нож в одно мгновение исправит это неприятное явление!

Человек с картины приглушенно застонал, понимая к чему ведут неаккуратные действия импульсивного создателя. Я схватил со стола инструмент искусства – свою острую кисть. И незамедлительно принялся за богоугодное дело, к которому так давно тяготела моя душа. А разум был против. Но один поэт как-то сказал, что в тонкостях искусства нельзя слепо полагаться лишь на разум, ибо в деяниях сиих нет места для рациональных представлений. Вспомнил! Этим поэтом, как ни забавно, был мой дед, которому я, безусловно, отдаю честь и поклон, хоть никогда в жизни не имел возможности с ним встречаться, но со слов отца (которого к слову я не очень терплю, ну да не важно) он был неплохим малым, весьма смышленым стихоплетом. Пока не покончил с собой. Может быть, в данном поступке тоже был некий акт проявления искусства. Символ смерти часто встречается в художественной истории и всегда скрывает в себе тайный смысл. Ну да мы отходим от главной темы того ради чего мы здесь собрались.

Человек на картине неуклюже зашевелился и потек. Из его глаз заструились чернила. Какой талант! Настоящий мастер, до самого конца отыгрывает свою роль мученика или жертвы. Мученика? Или жертвы? Он лишь жалкий червяк, затмевающий прекрасное своим вонючим, мерзким, тошнотворным телом! Олух! Кретин! Остолоп!

Сколь несчастным и ничтожным должно быть то существо, что выцарапывает на каждой стене свое имя; сколь слепым и одиноким оно должно являться, что заботиться только о самом себе и истинно преследует лишь корыстные цели; не видит того ужасающего уродства, которым его наградила свобода и которое из-за горы ненужных, но уже необходимых ему, облачений он принимает с восхищением за сокровища нибелунгов. Он смотрится в зеркало и видит бога. Вам было бы смешно и невыносимо печально видеть эту картину, к которой я питаю особую привязанность и боль, ибо вижу ее изо дня в день, точно больше не на что мне глядеться. Опрокидываю в себя горе и не могу им напиться.