Елена Сазанович - Сад для бегонии

Теперь общественность успокоиться. Теперь расследование прекратиться. И даже если потом обнаружат ошибку. Ее никогда не признают.

И я никому уже не нужна. И моя жизнь тоже уже никому не нужна. Ромка спас меня. Ромка меня уберег. Ромка хотел, чтобы я жила. Но хотела ли этого я?

Я по-прежнему тупо смотрела на телевизор. И когда на экране появился Локарев. Я даже не удивилась. Мне этот человек был не интересен. Он пришел. Чтобы объявить всему миру, как благополучна и сыта его жизнь. Пусть объявляет!

И неожиданно. С экрана зазвучала правда. Ее говорил Локарев. Это была правда, которую я так когда-то ждала. Ценой которой была смерть Ромки. Но это была запоздалая правда. И она уже не стоила жизни моего друга.

Наверное, и правда может быть запоздалой.

А Локарев рассказывал все по порядку. Обо мне. О моих родителях. О своем друге Роберте. Который толкнул меня на преступление. Подтасовав факты. Он рассказывал о том. Как мы с ним прятались. Как убегали. Как он узнал о подлости Роба. И своей любимой жены Марты. Он вспомнил о записке Роба – вещественном доказательстве преступления. Он вспомнил о Ромке. У которого мы прятались. И который не был ни в чем виноват. И который утром пришел к нему. Только за тем. Чтобы поговорить.

Локарев каялся в своей трусости. Своем предательстве. Он каялся во всех смертных грехах.

Локарев говорил правду.

Со всеми деталями и подробностями. Упустив единственное – нашу любовь. Это никому было не интересно.

Это уже было не интересно и мне.

Впрочем, мне уже была не интересна и его правда. И его раскаяние. Его правда и его раскаяние опоздали. И, наверняка, случились ценой жизни моего близкого человека.

И если мир был готов простить Локареву все. И более того – возвести его в ранг героя. У нас ведь любят раскаявшихся грешников. То я – нет. Я его не прощу. Никогда.

И мне плевать на его запоздалую правду. И кто вспомнит о Ромке. Случайно оказавшемся запутанным в эту историю. И кто его возведет в ранг героя? Никто! Локарев по-прежнему оставался Локаревым. А Ромка по-прежнему был просто Ромкой. И перетасовать их роли никакая история не в силах.

Я опустила голову. Заткнула уши. Закрыла глаза. Мне было противно смотреть на этого раскалявшегося грешника. И противно его слушать. Я думала о Ромке.

Я думала. Что вновь. В который раз. Осталась одна…

И мой взгляд упал на желтую бегонию. По-прежнему стоявшую у моей постели. Ее поставил утром Ромка.

И только теперь я заметила записку. Притаившуюся среди ее больших желтых листьев.

«Бегония! Моя самая красивая в мире Королева Бегония!

Я не умею писать стихи. И не умею сочинять музыку. И картины тоже рисовать не умею. Поэтому я тебе скажу только пару слов. Очень простых слов. Но прошу, поверь в них.

Я тебя очень люблю… И кто сказал, что желтый цвет не красив? Что он означает прощание. Или утрату.

Желтого цвета – солнце. Желтого цвета – месяц. Желтого цвета – морской песок. И лепестки цветов – тоже желтого цвета. Разве они могут принести зло. Не верь в дурные приметы, Бегония. Их придумали люди. И подогнали свою жизнь под них. Не поддавайся, Саня.

Мы с тобой никогда не простимся. И где бы я ни был. Помни, что я всегда с тобой.

Твой Ромка.»

Я осторожно взяла в руки желтую бегонию. Вдохнула запах ее лепестков. Окунула в них свое лицо. И разрыдалась…

Я не помню как пришел вечер. Я его не ждала. Целый день я то плакала навзрыд. То, окаменев, сидела. Уставившись в одну точку на стене. То вспоминала Ромку. Его королевский сад из бегоний. Который спас меня когда-то. И опять плакала…

Вечером. Растрепанная. С опухшим от слез лицом. С воспаленными глазами в обрамлении черных кругов. Я вышла на улицу. Прижимая к груди желтую бегонию. Единственное, что я взяла из этого дома.

И пошла прочь. От этого дома. Который я называла когда-то раем. И который стал могилой. Братской могилой из любви, надежды, преданности.

Я шла по пыльной дороге. По которой когда-то уходил Локарев. И Ромка. По которой уходили самые близкие мне люди. Один ушел в никуда. Другой… Другой, пожалуй, в никуда тоже. С той лишь разницей. Что один больше никогда не вернется. У другого же еще есть шанс…

Куда же уходила я?

По пути я повстречала старушку – соседку Ромки. Она шла на ферму, за молоком. Чтобы потом угостить им всех нас.

Теплое. Парное молоко. Для всех нас. Но нас уже не осталось. И я уходила последней.

– Дом ваш совсем опустел, – она кивнула на темные окна. – Куда вы все попраподали? Когда вернетесь-то?

– Я не знаю. Не знаю… Но думаю, что вернемся.

Вернется ли сюда кто-нибудь из нас?

Я ехала в душном, полностью забитом людьми, автобусе. Но, как ни странно, здесь мне стало легче. Мне приятно было чувствовать, что на меня дышали живые люди. Что я чувствовала чье-то плечо. Что кто-то на меня ругался за то, что я в такой тесноте – еще с каким-то дурацким цветочным горшком.

В любом случае – это была жизнь. И в любом случае уходить из нее мне уже не хотелось. Потому что этого не хотел Ромка. И я не имела права. Не оправдать его надежд. Иначе его смерть становилась полной бессмыслицей. Теперь я обязана. Хочу этого или не нет. Жить за нас двоих. И за нас двоих искать верный путь в этом мире.

А потом я оказалась возле дома Локарева. Не знаю. Какой дьявол или ангел меня туда привел. А, возможно, мне самой подсознательно этого хотелось.

Мне хотелось посмотреть в глаза человеку. Который только сегодня решился на правду. И который, может быть, уже жалеет об этом.

Я остановилась у знакомого подъезда. И запрокинула голову вверх. Я хотела увидеть. Как снизу выглядит высота. Я смотрела на крышу дома. Где когда-то мы прятались с Локаревым. Боже, как это было давно. Целая жизнь. В которой же были и измена. И любовь. И предательство. И верность. И дружба. И смерть.

Целая жизнь…

На крыше я заметила чей-то силуэт. На самом краю крыши. И я стала подниматься туда.

На самом краю крыши стоял Локарев. В своем светлом легком костюме и широкополой шляпе. Которую ему подарил Ромка. Ветер развивал его длинные черные волосы. Над его головой вызывающе сияла Полярная звезда. Которая когда-то была нашей. А под ним расстилался маленький мир. На который он только сегодня решился посмотреть.

И я все поняла. Он уже не боялся. И только сегодня он вновь обрел себя. Только сегодня.

Он обрел себя сам. Без чьей-либо помощи. Он сам смог почувствовать свою вину. И сам уничтожить свой страх.

Я приблизилась к нему. И он не обернулся. Хотя понял. Что это я. Он не мог смотреть мне в глаза. И я уже на этом не настаивала. Я знала. Что он мне хочет мне сказать. В чем признаться.

Он хотел мне рассказать то, что я уже давно поняла. Возвращение к самому себе – это боль. После которой обязательно наступает выздоровление.