Мира Баук - Меня не видно изнутри

Но грусть почему-то не отступала. Я раскрыла «Рыцарский роман». Не удержалась и перечитала письмо Делира в который раз. Знакомство с книгой вышло таким лёгким и увлекательным, что, едва взглянув на предисловие, я и думать забыла обо всём остальном.

От записей устала рука. Мои заметки расползлись на несколько листов. Сообразила я это уже в пятом часу утра, когда вместо дыхания выходило только зевать. Я захлопнула «Рыцарский роман», отпихнула его подальше от себя, чтобы не помять во сне, и уткнулась лицом в подушку. Но сон меня так и не посетил.

Разум разогнался. Стоило мне прочесть слишком много или дать волю воображению, идеи лезли из головы как пчёлы из улья. «Золотые занозы» вонзались в память одна за другой. Ворочаясь с боку на бок, я то и дело тянулась к блокноту и записывала, записывала, записывала… Спустя час, лёжа в лучах рассвета с широко распахнутыми, горящими от усталости глазами, я прекрасно понимала, что думать о книге больше нет сил, но фантазия продолжала сводить с ума.

Высокопарный слог, обёрнутый в старостиль, должен был стать хорошим снотворным, но, к сожалению, и трактат «Средневековье: костюм и быт» – один из тех, что принёс Делир, оказался интересным. Тогда я взялась за «Очерки о Средневековье», и обнаружила, что слово «миниатюра» значило вовсе не «маленький», и пошло не от понятия «минимум», но от латинского minius , названия киновари – красной краски. А изящная «реликвия», что так и просилась в текст, на латыни звучала как reliquiae – в переводе: «остатки, останки».

В школе я обожала изучать значения слов, вчитываться, переставлять и прикидывать, как звучит тот или иной слог. Лингвистика была для меня чем-то вроде писательской хирургии – разбирать слова по косточкам я любила больше всего, и, может быть, поэтому так увлекалась вымышленными языками. Мне нравились и иностранные языки. Я с наслаждением слушала, как звучит незнакомая речь, на что она похожа, открывала её красочность и мелодику. Для меня слова всегда были сродни заклинаниям, хотя никто, конечно, этой тяги к волшебству не разделял.

Учителя имели более прагматичный взгляд на жизнь, а одноклассники предпочитали меня не замечать, словно пустое место. Я была этому отчасти рада. Так хотя бы никто не цеплялся к недостаткам. Хотя я училась неплохо, школа была для меня сущим кошмаром. Тяга к знаниям, любопытство, внимательность и послушность мановением пересудов превращались в занудство, дотошность, стукачество и подхалимство. И если ребёнку из богатой семьи это было простительно, а то и похвально – такое редкое умение пробиваться в жизни, то мне – пухлой девочке в толстых очках с дужками, покрытыми от времени патиной, в ношеных, линялых вещах не по моде, да ещё и в сапогах на два размера больше, никто ничего прощать не собирался.

Мне редко покупали новые вещи. Я довольствовалась тем, что было, сочетая несочетаемое – одежду, переданную от друзей и родственников со своим устоявшимся гардеробом. Конечно, никто не должен был знать, что я донашиваю за кем-то вещи, о чём мне постоянно напоминали родители, но лично у меня это брезгливости это не вызывало. Мне было невдомёк, что ужасного случится, если надеть чьи-то джинсы – целые, не рваные, чистые. Одежда одеждой. Не в мусорке же её отыскали.

Мамина яркая, сценическая, «взрослая» косметика на мне смотрелась просто нелепо, я выкручивалась как могла, экспериментируя со стрелками на глазах. Волосы привыкла заплетать в низкую тугую косичку: это был единственный способ, чтобы они не превращались в гнездо. К тому же, косички нравились бабушке. Она всё нахваливала меня, какая я аккуратная девочка. Я не знала, как выглядеть модно и не понимала, что плохого в такой одежде и в косичке – ведь человек-то я хороший. Но в круг одноклассников мне входа не было.

Вдобавок ко всему прочему, привычка носить сразу все учебники на все предметы превращала меня не только в заучку, но и в косолапого, согбенного набок тяжеловеса, что вкупе с крепкой, плотной фигурой всегда вызывало насмешки. Такие комментарии я научилась пропускать мимо ушей. Гораздо больше меня волновало то, что книги не помещались в сумку. В конце каждого урока старая ткань трещала, натягиваясь, пытаясь проглотить неподдающийся учебник. Через полотно то и дело проглядывал острый угол переплёта, готовый распотрошить швы к чертям. Чтобы это не случилось, приходилось обхватывать поклажу обеими руками и сжимать по краям, выравнивая книги внутри. Вроде получилось.

Стала застёгивать молнию. Она не поддавалась. Я дёрнула. Треск усилился. Я потянула собачку из всех сил, но молния не поддавалась. Пальцы заболели от остроты застёжки. Давай же…

– Заучка!

Сумка лопнула. Книги рассыпались, тетради полетели вниз, скользя по пыльному полу бледными листами. Карандаши и ручки покатились в стороны. Я опустилась на колени, пытаясь собрать вещи в сумку – в то, что от неё осталось. Десятки шагов вокруг: мои маленькие пластиковые ручки жалобно заскрипели, ломаясь под весом чужих ног. Тетради расползлись под партами. Мои рассказы… Сказки… Чей-то ботинок наступил на голубую обложку с дельфином. «Бесполезный мусор!». Измятые страницы в пыльных коричневых отпечатках грязных подошв. Мел, песок и пыль хрустят на ладонях.

Я прижала колени к животу. Дети окружили меня плотным кольцом.

– Ребята, что вы делаете? Дайте мне всё собрать. Мама расстроится.

Ещё одна тетрадь исчезла под ножкой в лакированном сапожке. Я не помню имя. Я потянулась к девочке, чтобы достать свой рассказ.

– Фу, не трогай меня, бешеная!

Это же мои вещи…

Это хлам, Алекс. Просто мусор.

Толпа вокруг смыкалась.

– За что? Что я вам сделала? Я ничего вам не сделала…

Слёзы, тяжело змеясь в горле, душили меня.

– Фу, плакса! Чего ревёшь как маленькая?

– Это мои вещи…

Это мусор. Всё, что ты делаешь – мусор. Как и ты сама. Ты – ничтожество.

– Перестаньте. Пожалуйста… Хватит! Хватит!

Высокий крик царапнул класс. Зазвенели стёкла. На мгновение стало тихо, но спустя секунду голоса зазвучали снова, с удвоенной силой:

– Жирную коро-ову бешеная кры-ыса… укусила больно, и она описалась!

– Дикую коро-ову выгнали на во-олю! Дикая коро-ова убежала в по-оле!

– Уходи отсю-юда, не нужна ты лю-юдям! Бешеная ду-ура, никто тебя не любит!

Дикая корова. Бешеная дура. Дикая корова. Бешеная дура. Дикая…

Пугающий детский хор заполнял комнату эхом. Отражаясь от стен, оно оглушительным рикошетом ударяло в спину. Смех всё не кончался.

Я проснулась в холодном поту. Хохот всё ещё стоял в ушах. Сердце ломало меня изнутри отбойным молотком. Острое чувство неудовлетворённости собой вынудило меня открыть глаза и убедиться в том, что я не маленькая рыдающая девочка. Надейся…