Сергей Огольцов - Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Ложбина с неспешным беззвучным ручьём делила деревню на «ихних» и «нашенских». В старые добрые сходился народ на покатые берега для забавушки, кулачного боя «Стенка на Стенку». В аттракционе коллективного мордобоя, мужики из двух концов деревни упоённо крушили ряхи друг другу, по случаю какого-нито церковного праздника или же просто отметить светлое воскресенье. Да, знал народ толк в стимулирующих развлечениях…

Отшумело. Быльём поросло. Неясным преданием стал Алёха-Шорник, легендарный боец и послушливый сын. Но уж тятька—ух! – держал его в строгости. «Эт, куды?»– шумнёт бывалоча, – «Шибко богатый, сукин сын? Ну-кыть, работай, давай!» И могучий сукин сын тридцати трёх годов от роду, клонит широкие плечи над недоконченным конским хомутом, тычет шилом, дратву тянет, а сам весь там, на ристалище у ручья, откуда бегут запыханные мальцы со сводкой о боевой обстановке. «Ой, Алёша! Ох, и жмут ихние! Ломят нашенских!»

Но отец только—зырк! – и Алёха помалкивает, сопит над своей работой. И только когда в избе услышатся «н-на!», «хрясь!», «плюсь!» упорного отступления вдоль улицы, отец уже не выдержит боле. Подхватится на ноги, подскочит к Алёхе и – хлобысть кулаком его в ухо. «Блядь! Нашенских ломят тама, а этот тут расселси, распрое…» Конца фразы Алёха не слышит, он уже за дверью, задворками и огородами оббега́ет битву Стенок, потому что правила запрещают атаку противника с тыла, это потеха честная… «Алёха вышел!» и у наших открылось второе дыхание, а из «ихних» кой-кто уже загодя валится наземь, потому как по правилам лежачих не бьют. А Алёха, глубоко сосредоточенный, вышибает стоячих одного за другим, а и без единого «распрое…» совсем даже… Да, гремела деревня…

Коллективизация сельского хозяйства в СССР положила край этим невинным игрищам, а мудро спланированный Великий Голод, призванный закрепить революционные преобразования в жизни деревни, прикончил Алёху, ну и тятьку его тоже прибрал, куда ж денется…

Мать моего отца, Марфа, застала жизнь при Царе, потому что к моменту Великой Октябрьской Социалистической Революции ей уже исполнилось десять лет. Десять лет спустя она была замужем за Михаилом Огольцовым, чтобы родить ему троих детей – Колю, Сергея и Александру (именно в таком порядке).

Фазу коллективизации Михаил пережил, но Голодомор его добил и осталась Марфа матерью-одиночкой. Она готовила суп из лебеды и менее съедобных трав, тело её и её детей опухало от голода, а где пальцем надавишь так потом ямка и держится, но выжили.

Затем наступила эра каторжных работ в обобществлённом хозяйстве, оно же колхоз, оплачиваемых грошовыми «трудоднями». Жизнь вертелась вокруг этих «трудодней»—они на ¾ выплачивались натурой, продуктами произведёнными рабским трудом деревенских на колхозном поле—и сходок в колхозный клуб, куда дважды в месяц привозили Советские кинофильмы: «Ленин в Октябре», «Свинарка и пастух» и тому подобное… Чтобы смотреть кино бесплатно, деревенские пареньки крутили, в очередь, коленчатый рычаг динамо-машины, которая вырабатывала электричество и привозилась на грузовике вместе с проектором и катушками кинофильмов в ведёрных банках из жести.

Летом 1941, Товарищ Иосиф Сталин ввёл народ в изумление своими словами по радио, «дорогие братья и сёстры», это ж как если Господь Всемогущий тебя за родственника вдруг признал. Дальше он объявил про вероломное нападение Фашистской Германии на Советский Союз и мужиков поголовно угнали на войну.

Немцы так и не дошли до Канино, хотя фронтовая канонада грохотала на горизонте. Потом в деревню пришли подразделения резерва Красной Армии, мужики из Сибири с их удивительным обычаем – сидеть после парной бани во дворе и задумчиво затягиваться самокруткой, в одних штанах и нательной рубахе среди морозной ночи.

Сибиряки ушли в сторону канонады и вскоре та затихла. В деревне, канувшей в глубокую тишь, остались лишь бабы, девки да пареньки слишком молодые для призыва. Ах, да! Ещё председатель колхоза, однорукий инвалид в общевойсковой гимнастёрке.

Так оно и шло, не днями и неделями, а месяцами, из году в год. И, от жизни такой, у баб случился коллективный сексуальный вывих – соберутся в какой-то избе или бане, и ну влагалища друг у дружки рассматривать, комментируют, суждения выносят, чья краше… Взяв след этого Возрождения Сапфоизма, председатель колхоза сделал попытку пресечь досадно массовый лесбийский уклон прежде, чем о нём пронюхает районное руководство, и он созвал общее собрание для одних только баб и девок в колхозном клубе. Деревенские парни тоже приняли участие, без его ведома. Они втихаря проникли в кинопрожекторную комнату клуба и, разиня рты, подглядывали через окошечки для демонстрации кино, как председатель материл собрание во всю ивановскую. Учащённо трахая своим единственным кулаком по трибуне, он клятвенно заверял собравшихся и их мать-перемать, что повыведет это грёбаное пиздоглядство калёным железом. (Я отчасти смягчаю невзыскательное очарование проникавшее буколическую прямоту выражений в речи оратора)….

Мой отец так и не узнал, исполнил ли инвалид своё обещание, потому что его загребли (моего отца) в Красную Армия. Вернее, в его случае это был Флот, но всё равно Красный…

~ ~ ~

Вторая Мировая догорала, но пушечное мясо жрала всё так же споро. Коле, пареньку из рязанской деревни, и многим другим паренькам из разных других мест, выдали полосатые Флотские тельняшки, чёрные штаны, чёрные рубахи под чёрные бушлаты и около месяца муштровали-обучали основам боевой подготовки для правильного исполнения команды «смирно!» и «разойдись!», да чтоб отличали приклад винтовки от её штыка. Потом их посадили—прям как были, в чёрном—на быстроходные десантные катера для захвата плацдарма где-то в верховьях Дуная, в Австрии. Но как ни спешили проворные катера, десант не поспел захватить плацдарм – Фашистская Германия коварно капитулировала и не осталось на кого бежать чёрной массой со штыками наперевес.

(…когда-то, очень давно, я втайне огорчался на этом месте: эх! не успел мой папа стать героем! Теперь же наоборот, меня радует, что мой отец ни разу не выстрелил и никого не убил, даже нечаянно.

И всё-таки, он считался ветераном Великой Отечественной войны и по особым годовщинам типа 20-летнего или 25-летнего, или (так далее) Юбилея Великой Победы, его награждали памятными медалями участника, которые он держал в ящике серванта, но никогда не одевал, в отличие от тех ветеранов, что побрякивают своими коллекциями на гражданских пиджаках по случаю очередного Дня Победы…)

Потом его взвод пару месяцев охранял непонятно зачем и от кого необитаемый Остров Змеиный у побережья Болгарии, а может Румынии, откуда его перевели в мотористы на военный тральщик, крохотное судно с маленьким экипажем.