Злата Прага - Анклав. Танцующая в лабиринте

Зодчий подошёл к кульману и лениво погонял рейсшину по бескрайнему белому полю. Работать пока не с чем – нет чётких планов, нет карт и схем, нет даже идеи. Но мысль уже есть, как невесомая призрачная тень огромного строительства. Это потом она превратится в масштабную стройку с кучами песка и щебня, тоннами стекла и цемента, сотнями рабочих и десятками единиц техники, а пока мысль просто парит, вырвавшись из сознания Зодчего, «дышит» свободой над белым ватманом, не захваченная пока в плен расчётами и масштабами.

Михаил Иванович вздохнул и отошёл от прибора, который раньше был неотъемлемой частью труда советских инженеров, а теперь не выдерживал конкуренции с САПРом – системой автоматизированного проектирования на базе персонального компьютера. Он работал вдохновенно, как гений, и радовался каждой технической новинке, помогающей воплощать идеи в реальность, но и не отказывался от старых надёжных помощников. Кульман в его кабинете был не просто напоминанием о прошлом, а востребованным рабочим инструментом, помогающим ещё думать. Вот только мысли, ударившись о белый лист ватмана, пошли не о работе, а о единственной дочери, своевольно упорхнувшей из дома…

Утро застаёт планету каждый раз незаметно и неожиданно.

Словно исподволь светлеющее небо вдруг озаряется розовым светом, будто кто-то краски разлил, и на него огненной колесницей выкатывается ленивое солнце, начинающее медленно, но верно, стирать с тротуаров тени. Блаженная тишина нарушается птичьим гомоном и шумом машин. Люди начинают просыпаться и вставать: не с той ноги, разумеется, иначе как объяснить то, что они вытворяют в течении дня на протяжении веков?! И вот наступает день, и утро растворяется в нём так же обычно, как пришло, как сахар в кофе…

Моисей Израилевич снял турку с плитки, ловко поставил её на подставочку из можжевельника на стол и потянулся. Как же трудно тянуться вверх в его возрасте! Впрочем, гнуться ещё сложнее, но и особого выбора у него уже нет.

– Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт! – пропел он себе под нос, входя в ванную.

Это у молодых всё впереди, а у него как раз всё позади. Страсть, дружба и предательство, разлуки и потери, первая боль и последняя любовь – он всё пережил и всё оставил в прошлом. Теперь он совсем одинок, но совершенно этим не тяготится. Напротив, войдя в это блаженное возрастное состояние, он наконец успокоился и приободрился, поняв, что так жить и легче, и проще, и можно протянуть ещё пару десятков лет, наслаждаясь маленькими радостями жизни.

Выйдя из ванной свежим и бодрым, выпил кофе и пошёл одеваться. На площадке бухнула железная дверь.

– Кто бы это? – спросил он вслух.

Привычку говорить вслух с самим собой Главный Распорядитель отнюдь не считал признаком сумасшествия, это просто помогало ему думать, ведь слово, прозвучавшее вслух, – не то, что слово, сказанное в сознании. Слово, оказавшееся снаружи, меняет и то, что снаружи, и то, что внутри, так как обретает силу яви.

– Квартира Анны Семёновны давно пустует, она же зареклась сдавать её жильцам. Или сама переезжает, старая мымра, или всё же решила сдать, жмотка.

Как разговоры вслух помогали ему думать, так просторечие рыночных торговок, а иногда и крепкое словцо, помогали ему разрядить эмоции.

Он совсем по-стариковски прокрался на цыпочках в коридор и заглянул в глазок, чтобы подсмотреть, что там творится, под его дверью.

В соседнюю квартиру как раз вошла молодая женщина с сумкой и ребёнком. Она показалась ему странно знакомой, но разглядеть её толком он не успел, зато прямо ему в глаз уставился подслеповатый глаз старухи Шмулевич.

– Старая ведьма! – отпрянул он от двери.

– Сам ведьмак! – глухо донеслось с площадки, – я вот на тебя пожалуюсь!

– Флаг в руки, ветер в спину, – пробормотал Моисей Израилевич, – значит всё же сдала свою халупу, жмотка старая.

– Сам жмот! – снова донеслось из-за двери.

– Ох, смотри, Анна, схлопочешь ты однажды дверью в лоб! – громко сказал он.

– Сам схлопочешь!

Он ухмыльнулся и пошёл собираться на работу…

***

Нина обошла их с отцом двушку и вздохнула. Не густо добра нажил батя честным трудом. Только что диван в зале, в котором жил отец, стоял огромный, кожаной подковой выбиваясь из простецкой мебели из ДВП производства местной мебельной фабрики. Под этот диван отец три года назад снёс кладовку и выстроил перегородками нишу в зале, а вторая часть ниши от бывшей кладовки была теперь в её комнате. Она тогда у отца спросила, как они будут без кладовки, а он отмахнулся, буркнув сердито: « Как будто у нас добра некуда складывать! Лишнее на помойку, нужное в шкаф, и вся недолга! А так хоть есть где посидеть с мужиками, да и тебе с подружками почирикать ».

Теперь она ещё раз оглядела нишу в своей спальне, углубление у дальней стены комнаты за небольшим углом. Если оклеить обоями с детским рисунком, поставить деревянную кроватку, корзину с игрушками, да задёрнуть яркой шторкой на «струне», получится отдельная детская для Серёжки. Она вздохнула. Козёл его папочка, как есть козёл, отказался и от неё, и от ребёнка. Впрочем, учитывая, что он сел за кражу, может оно и к лучшему, на чёрта им такое счастье, джентльмен удачи в семье! И Нина, наскребя несколько сотен в кошельке, да ещё прихватив из серванта из денег «на хозяйство», оставляемых ей отцом, собралась на рынок за обоями и тканью.

Дед Василий пришёл домой к вечеру злой и усталый, и сразу учуял неприятный душный запах. Хотел дёрнуть форточку, но Нинка закричала из спальни: « Не открывай окно, дед! »

Он зашёл к дочери и споткнулся о кресло, стоявшее посреди комнаты.

– Это чего тут у тебя?

– Детскую делаю, – буркнула такая же, как он, злая и уставшая Нинка.

Он осмотрел её работу. Дочь выбелила потолок, ставший за несколько лет серым от копоти, и наклеила на стены в углу своей спальни дешёвые бумажные голубенькие обои с кораблями и пиратами, с сундуками с сокровищами и акулами. Сейчас она подтирала заляпанный обойным клеем пол, отодвинув остатки обоев.

– Для Серёги придумала?

– Ага. Только окна пока открывать нельзя, а то всё отвалится.

– Нельзя так нельзя. А это чего? – он показал на ярко-голубую штору, свесившуюся с гладильной доски.

– Занавеска будет. Только сначала надо «струну» натянуть. Поможешь?

Василий молча сходил за инструментом и, просверлив пару дырок в стене и в перегородке, натянул проволочную гардину и помог дочке повесить штору. Они отдёрнули её и закатили туда кроватку, и, пыхтя, впихнули между ней и стенкой пластиковую корзину для белья, в которой были игрушки.