Надежда Нелидова - Клуб свекровей

Привёл её в служебную квартиру. Если бы Капа про себя сочиняла роман, то начала бы так: «Она погрузилась в замужнюю жизнь вся, без остатка растворилась в ней. Ну и что, что не расписались? Её единственное предназначение: быть женой.

Не быть женой – со вздохом, как о тяжком кресте, неизбежном бремени, а быть женой! – с восторгом и наслаждением, как о вымоленной и претворённой в жизнь женской мечте».

Капа поймала себя на мысли, что торопится сменить свою фамилию на его. Окончательно слиться с ним, стать одним целым. Хотя своя-то фамилия была более звучная, интересная. Даже тайно примеряла на листках новую роспись, после рвала в мелкие клочки.

Всё закончилось скучно. То есть скучно как раз не было: открывшая дверь своим ключом маленькая худая женщина – жена, как выяснилось, кричала и даже больно дралась. А скучно в том смысле, что предсказуемо. Хоть бы в любовные треугольники жизнь для разнообразия подкидывала новые сюжеты, что ли…

Капа слышала из кухни его бормотание: «Ты сама виновата, зачем долго не приезжала? Я мужчина, а мужчины не могут долго без постели». То есть Капа была не человек, а постель, матрас с подушкой. Попользовались, засалили и брезгливо выбросили.

Она заболела, ходила зелёная, слабость, ноги дрожали. Дали больничный, потом отпуск, потом за свой счёт. Иначе бы женщины на работе, в отличие от юной фельдшерицы, быстро раскрыли глаза, что Капа беременна. И её уже толкали изнутри живые упругие пружинки, и возле пупка однажды – правда! – она увидела отпечаток крошечной пяточки. Ребёночек весело пинался три раза в день, когда хотел кушать. Через связующую ниточку он требовал свои завтраки, обеды и ужины.

Ниточка из дающей жизнь и питающей стала нитью-убийцей. Обвитие пуповиной. Потом кровотечение, операция, после которой сообщили, что о детях можно забыть. Капа опухла от рыданий как подушка. Ей перевязали грудь, но она оказалась «молочная коровушка», заливала кофточку.

Однажды всю ночь металась, сцеживалась, думала, думала… Утром вскочила и побежала в дом малютки. Именно побежала, как на пожар. Вернее, с пожара, который полыхал у неё в обугленной душе, полыхал в стенах её дома, и обжигающий жар толкал её в спину.

В тени деревьев стояли коляски, задёрнутые кружевными накидками, заливались плачем и сотрясались от пинков изнутри. Никто к ним не подходил. Разве Капа оставила бы своего ребёночка?

В коридоре пахло молоком и глажеными пелёнками – милые запахи, по которым яростно тосковала душа. Ворвалась в кабинет главврача и сбивчиво, перескакивая с одного на другое, говорила, говорила… Про погибшего ребёночка, про захлестнувший её исступленный материнский, звериный инстинкт, и беспомощно показывала тёмные сладкие расплывающиеся пятна на лифчике…

– Я заплачУ, вы не думайте, у меня на книжке накоплено, – прошептала Капа, застёгивая липкую кофточку. Она слышала, что детей можно усыновить за взятку.

Главврач сидела, постукивая карандашом и не поднимая глаз.

– Очень сочувствую. Но, милая, такие важные решения не принимаются от отчаяния, спонтанно. А самое главное, – она подняла усталые глаза, – мы специализируется на больных, так называемых алкогольных детях. Даже у тех, кто выглядит здоровыми, неизвестно какие гены.

– Пускай, даже лучше! Я ребёночку всё сердце отдам, вылечу, вот увидите!

Главврач встала и вывела Капу во двор к коляскам, которые по-прежнему заливались плачем и сотрясались от ударов. Отвела на одной тюль. На подушке лежала огромная голова с крошечным старческим личиком, она моталась и колотилась о бортики коляски.

И опустила тюль. Капа повернулась и пошла прочь как слепая.

– Охонюшки, – пригорюнилась Умница. – Планы-то не сменились, сегодня чего бы желала?

Ничего сверхъестественного. Ни блескучих бриллиантов, ни струящихся шуб, ни морей заморских, ни яхт белоснежных, ни устриц ресторанных. Любви, семьи, ребёночка, пусть даже приёмного, нынче это намного проще. Иначе зачем бог дал Капе эти русалочьи зелёные глаза, эти ласковые крупные руки, и наливную грудь, и атласную, как у всех рыжих, кожу и всё-всё остальное?

Что бы там ни трещали феминистки о женской силе, гордости, самодостаточности, а человек – существо парное. В одиноком виде – ущербный, однорукий, одноногий, однобокий: отними-ка половину – завалишься.

Бывает, видишь: бабёнка к мужичку-сморчку льнёт и цветёт, на десять метров от неё веет горделивым покоем и уверенностью. За мужа завалюсь – ничего не боюсь. Чужого не надо, но и своего не отдам. А рядом расфуфыренная, вся вылизанная-ухоженная дамочка – а глаза больные, затравленные, глаза-то не спрячешь. И мысли, несмотря на модный прикид, всё те же, простые, бабьи: о клетке, пусть золотой, но клетке.

Умница задумалась над горячим монологом Капы, которая будто продолжала с кем-то давнишний ожесточённый спор.

– Любовь для нас, женщин, как вода для цветка. Ложись, Капитолина, утро вечера мудренее. – И уже засыпая, сонным голосом велела: – Завтра с утра в васильковое платье обрядись, очень оно тебе к лицу. Губки подкрась, чёлочку завей, а то ходишь как чувырла.

День прошёл обычно. После работы (на которой, к её разочарованию, ничего не случилось), Капа выпрыгнула из автобуса и поспешила в магазин. На асфальтовом пятачке бабушки продавали огородную снедь, и ещё стояла «Нива». Капот уставлен разнокалиберными банками с золотистым свежим мёдом, по ним ползали длинные, тоже золотистые осы.

Мужик-продавец скучал за рулём, завидев Капу, выскочил:

– Покупайте, женщина, августовская качка. Липовый, гречишный, кипрейный, разнотравье, – продавец хлопотливо разворачивал чистое полотенце с одноразовыми стаканчиками, палочками. Капа погрузила палочку в расплавленный душистый янтарь, лизнула каплю, зажмурилась: м-м-м… Хани! Укладывая в сумку купленную литровую банку, полюбопытствовала:

– Как торгуется?

– Да не больно, думаю сворачиваться.

– А вот погодите, сейчас автобусы с курятника со смены пойдут.

Когда из автобусов высыпала толпа рабочих, хитрая Капа громко, нараспев принялась нахваливать:

– Ну и мёд, вот так мёд, язык проглотила, ещё прибежала за добавкой. Зима долгая, товар не портящийся!

Люди улыбались, оглядывались, замедляли шаг и сворачивали к «Ниве». Кто-то просил подождать, чтобы сбегать домой за наличными, кто-то записывал телефон и делал заказ на следующий привоз. Капа весело помогала торговать, зазывала, сыпала шутками-прибаутками. Через какой-то час мужик сгонял жадных ос с пустого закапанного капота, вытирал тряпочкой. По-деревенски глядел на закатное солнышко из-под руки.

– Вот спасибо, не знаю как благодарить. Кабы раньше вас бог принёс – ещё осталась не распечатанная фляга в багажнике. На пасеку возвращаться не с руки, придётся заночевать.